Но скажи мне, Ганн: разве ты действительно разлюбил меня как сына? Разве, говоря мне уйти, действительно хотел, чтобы я ушел? И стань я тебе безразличен, позвонил бы ты Колдеру?
Я не знаю, что стало бы со мной, не окажись того рядом. Услышав мои крики еще за дверью, он влетел в квартиру, понимая, что случилась беда, а увидев меня на полу, обессиленного от горя, бессмысленно бьющего в дверь в жалких попытках открыть ее, упал рядом со мной на колени и прижал мою голову к своей груди. Ослепленный самой болезненной потерей в жизни, я не сразу понял, кто сжимал меня в объятьях, но, увидев расплывающимся от слез взглядом Колдера, не думая ни секунды, обнял его в ответ, почти душил, разделяя с ним свои чувства. Но его робкие поглаживания по моей голове и мягкие объятья дали мне понять: ему было достаточно услышать меня, чтобы испугаться и растеряться.
Он не спешил звонить в скорую и вызывать полицию. Казалось, в те отчаянные моменты его главной задачей было успокоить меня. Он чувствовал ответственность, посмертно возложенную на него Ганном, принял робкое, но эгоистичное, эмоциональное и порой бесчувственное прижавшееся к нему наследие. Он понял: что бы я ни говорил, как бы ни отрицал – он один есть у меня здесь и сейчас. Единственный, кто смог прийти на помощь.
Колдер вызвал всех, кого нужно, и вывел меня на улицу.
Здесь была другая жизнь – без трагедий и неожиданных потерь. Здесь люди болеют и выздоравливают. Здесь люди умирают потому, что пришло их время. И никто, ни одна душа, проходя мимо, не знала, почему я, бледный, заплаканный парень, сижу на скамейке и смотрю сквозь них, словно они – лишь серая дымка на фоне моих представлений об этом опустевшем мире.
Что толку в мире с его миллиардами человек, если самого важного и близкого сердцу в нем больше нет? Что толку думать о страданиях других людей, когда не можешь справиться с собственными? Что толку думать о несправедливости, словно только что узнал о ее существовании?
Важно было лишь то, что я имел здесь и сейчас. То, что, как я думал, и должен был иметь. То, что, как я думал, естественно, и потому не придавал ему значения, витая в непроглядных облаках и не думая взглянуть с обманчивых небес на праведную землю. На то, что могло исчезнуть в любой миг.
Теперь я знал, что чувствовал Ганн, теряя детей. «Я должен был быть с ними дольше» – вот мысль, съевшая его, не оставив и следа.
Скажи мне, настоящий отец, еще одну вещь: не будь в моей жизни Колдера, ушел бы ты от меня?
«Я не единственный», – сказал ты мне перед смертью, а перед этим позвонил ему.