Такой порядок дал мне почти два с половиной дня, чтобы решить, какую историю я буду рассказывать Эли. Нет, конечно, я знал, что именно мне следует рассказать. Это было очевидным. Но пришлось отбросить две или три хиловатых замены и несколько неуклюжих отговорок для сокрытия нужного выбора. Как только какие-то варианты приходили на ум, я их тут же отвергал. У меня оставалась только одна возможность, одна точка, в которой сосредоточились стыд и чувство вины. Я не знал, удастся ли мне выдержать боль, рассказывая об этом, но это было именно то, что нужно открыть, и я в глубине души надеялся, что в момент рассказа боль уйдет, хотя и сильно сомневался. Я говорил себе, что буду волноваться на этот счет, когда подойдет время. А потом я постарался вообще выбросить из головы проблему исповеди. Полагаю, это один из примеров подавления. К вечеру мне удалось полностью забыть о затее брата Ксавьера. Но посреди ночи я проснулся в холодном поту: мне привиделось, будто я во всем признался Эли.
Подмигивая и ухмыляясь, пританцовывающей походкой вошел Нед. Он всегда выделывает все эти бабские штучки, когда чувствует себя не в своей тарелке.
– Молю о прощении, святой отец, поскольку грешен, – произнес он нараспев.
Слегка шаркнул ножкой. Он был взволнован, и я понял, что это из-за исповеди. В конце концов в нем снова взыграл старый иезуит. Он хотел открыть душу, а я буду объектом его излияний. Мне вдруг стало тошно при мысли о том, что придется сидеть и выслушивать какую-нибудь грязную историю из его однополой жизни. Какого черта я должен выслушивать его мерзкие откровения? Да и кто я вообще такой, чтобы исповедовать Неда?
– Ты действительно собираешься открыть мне страшную тайну своей жизни? – спросил я.
На его лице отразилось удивление.
– Конечно.
– А ты должен это делать?
– Должен ли я? Тимоти, ведь этого от нас ожидают. Да я и хочу этого. – Да, Нед определенно этого хотел. Он весь дрожал, дергался, покраснел. – Ты что, Тимоти, неужели тебя не интересует моя личная жизнь?
– Нет.
– Да ладно тебе. Пусть ничто человеческое не будет тебе чуждо.
– Не хочу. Мне этого не нужно.
– Плохо. Потому что я должен это рассказать. Брат Ксавьер говорит, что освобождение от грехов – необходимое условие для продления моего земного бытия, и поэтому я собираюсь проветриться. Я собираюсь проветриться.
– Если тебе надо, – покорился я судьбе.
– Устраивайся поудобней, Тимоти. Пошире открой уши. Тебе не остается ничего другого, как слушать.
И я выслушал его. Нед в душе эксгибиционист, как и многие ему подобные. Он хочет купаться в саморазоблачении, самообвинении. Рассказывал он свою историю очень профессионально, очерчивая детали, как и должно писателю, на роль которого он претендует, выделяя одно, затушевывая другое. То, что он поведал, примерно соответствовало моим ожиданиям: довольно гнусная фантазия на голубую тему.