– Нет! Нет!
Что-то щёлкает у него в голове. Он плашмя падает на стол, ловит листы руками, закрывает, давит буквы, как мух, как злых насекомых. Не давятся: буквы ползут и ползут – всё больше и больше.
– Да нет же! Сдохни!
Он хватает листы, мнёт, пытается рвать. Бумага не рвётся. Она даже не сминается. Твёрже дерева, холодней гранита. Листы разлетаются из-под пальцев, падают на пол. Но видно их даже в темноте, при одном белом, мертвенном свете из окна:
«Детей считаю необходимым отправить в дом ребёнка, чтобы предотвратить пагубное влияние…»
«Мой сосед с первого этажа, Герцель М.Г., еврей, врач по специальности, в пятницу 28-го ноября заявил…»
– Неправда! Неправда! Ты совсем, что ли?! Гнида!
Он прыгает по бумаге, давит, давит, давит. Буквы ползут, как крысы. Неубиваемые. Неуничтожаемые. Вечные.
«Прошу учесть мои заслуги перед партией и Родиной и разрешить мне занять вышеназванную освободившуюся жилплощадь…»
Артём слышит, что кричит от бессилия. На самом деле, он уже ничего не чувствует, кроме одного – желания уничтожить, задавить, убить. Он бросается на пол, загребает под себя бумагу, ложится на неё всем телом, терзает и треплет зубами, слыша неприятный хруст песка.
А потом замирает.
Поворачивается на спину.
Смотрит в потолок.
Неправда. Всё неправда. Я в вас не верю. Вас не было. Ничего этого не было. Как-то ведь я жил всегда и не думал о вас. Хоть и знал, конечно, всегда знал. Но жил же как-то. Жил. Нет, я в вас не верю. Не верю.
Он засыпает от бессилия. У него приоткрыт рот.
Сначала он увидел потёртую доску. Моргнул и понял – паркет. Он лежал, скорчившись, подтянув под себя ноги. Откуда-то сбоку бил яркий солнечный свет.
Перевернулся, сел. Он был в комнате. Небольшая, пыльная, те же ошмётки, осколки и штукатурка на полу. Большое грязное окно, треснувшее в левом верхнем углу – трещина похожа на чей-то профиль. Солнце било из-за пыльного, как будто дымчатого стекла. Поднялся, и с волос посыпалась извёстка. Затряс головой, выбивая пыль. Брюки, рубашка, пиджак – так и не снял праздничный пиджак, молодца, – всё было грязное. И как домой в таком виде? Менты же сразу остановят, стоит отсюда выйти.
Стоит. Выйти. Внутри что-то нехорошо отозвалось. Он бы не удивился, если бы проснулся не здесь. Дома, на остановке у «Детского мира», в парке на лавочке, на работе, где-нибудь в коридоре Башни, в конце-то концов, – где угодно, но не здесь. Он бы не удивился, если бы всё это ему приснилось. Но всё было реально. Слишком.
Пахло пылью. Половицы скрипели. Мутное солнце из-за пыльного стекла нагрело воздух, и в комнате было душно, жарко. Воздух спёртый.