Эта смерть волнует Екатерину, даже несколько более, чем ее английского друга.
«Императрица не вышла вчера, так как она только с трудом может вытянуться вследствие болей в теле, — спешит порадовать великая княгиня сэра Чарльза. — Она, тем не менее, волочится к столу, чтобы могли сказать, что видели ее, но, в действительности, ей, должно быть, очень плохо».
А через две недели новая радость: «Вчера среди дня случились у императрицы три головокружения или обморока. Она боится, очень пугается, плачет, расстраивается и, когда спрашивают у нее, отчего, она отвечает, что страшится потерять зрение. Бывают моменты, когда она забывается и не узнает тех, которые окружают ее. Говорят, однако, что она хорошо провела ночь», — непритворно огорчается примерная племянница; но тут же находит утешение: «Мой хирург, человек опытный и разумный, высказывается за апоплексический удар, который сразит ее безошибочно. У меня имеются три лица, которые не выходят из ее комнаты и которые не знают, каждое в отдельности, что они меня предупреждают, и не преминут в решительный момент сделать это».
— Значит, фельдмаршал, тридцатого к армии едете? В таком случае, желаю вам против прусского короля успехов.
Сказав это, Петр Федорович запрыгал в кресле от приступов истошного смеха.
Заржали так же, выплевывая клубы рыжего табачного дыма, и голштинские офицеры в синих узких кафтанах с опущенными фалдами.
Улыбнулся и Апраксин.
Петр Федорович круто обернулся к своим голштинцам:
— Знаете, господа, что фельдмаршал идет на первого полководца нашего века, как на медведя — с рогатками. Верно ли я говорю, Степан Федорович?
— Да, это верно, часть российской армии, противу конницы неприятельской, вооружена рогатками, — весело подтвердил главный командир.
Осчастливленный таким ответом, наследник престола заплескал в ладоши:
— Браво! Браво! Браво!
Голштинцы последовали его примеру.
Тучный фельдмаршал, с неожиданной легкостью поднявшись со стульца, шуточно поклонился наследнику.
А тот задвигал ушами под такты инструментальной музыки, доносившейся из залы.
— Меня радует, фельдмаршал, что вы не имеете уныния перед походом.
И, перекинув через ручку кресла длинную худую ногу в ботфорте, Петр Федорович, как заговорщик, подмигнул мутным желтым глазом голштинцам, сопевшим над глиняными трубками.
То, что фельдмаршал не имеет уныния, верно, происходит от той причины, что он, черт подери, поведет на Берлин не только прекрасную пехоту, вооруженную рогатками, но еще и кавалерию, составленную из башкирцев и киргизов.
— И это так, — с тою же веселостью согласился Апраксин, — армия российская изрядно комплектована дикими наездниками, не знающими ни строя, ни равнения, ни правильности в движениях.