И Апраксин решил не увильнуть от секретного свиданья с великой княгиней.
— Ваше высочество, поверьте, это не лесть, вы хорошеете с каждым днем! — и тучный фельдмаршал сделал поэтическое сравнение: — Вы, как яблонь в цвету.
На Екатерине была из фиолетового бархата просторная распашная курточка, называемая карако. Полная розовая шея, обещающая второй, а может быть, и третий подбородок, глядела из довольно глубокого выреза. Серебряные и золотые ленты образовали большой, по моде, бант на груди, высокой благодаря искусству, но не природы.
Апраксин, поглядывая на колыхающийся бант, думал: «В самой скорости свинских жиров на ней будет, как на дурной Воронцовой».
Подобно всем толстякам, он имел склонность к людям иного сложения.
Екатерина ответила так:
— У какого-то древнего автора замечено, что Цицерон до конца жизни дрожал от восторга перед похвалами. Грешно ли, сударь, после того мне, слабой женщине, слушая комплимент, покрываться румянцем удовольствия?
Человеку много читавшему и обширных знаний обычно не так соблазнительно говорить фразами из книг, как невежде кой-чему нахватавшемуся.
Впрочем, при дворе, половина которого, по уверению мемуариста, вряд ли умела читать и только треть — писать, Екатерина, отведавшая от Вольтера, Тацита, Монтескье и Плутарха, представлялась кладезем образованности.
Апраксину стало грустно; а потом родилась злобность, почему и он не может чего-нибудь наврать про римлян или греков.
Екатерина сказала:
— Есть слух, фельдмаршал, что для вас у государыни заготовлен прекрасный сервиз.
— Слыхнулось и мне, что подарен буду серебряным сервизом, — отвечал Апраксин, — весьма, сказывали, прекрасен: восемнадцати пудов весом.
Екатерина подосадовала: «Неумный задала вопрос».
Она бы тоже предпочла одаривать своих друзей, а врагов еще в большей мере, не одними улыбками.
И сказала себе в сотый раз: «Вся ихняя русская нация такая; государь хорош, если серебряные сервизы дарит, а сервиз хорош, если весит восемнадцать пудов; вот какой это умный народ».
Он же, потирая мякишем большого пальца ногти свои розовые и холеные и косясь прозрачным глазом на улыбающуюся жеманно собеседницу, думал: «Вот так лоб! Наградил же Господь немку! Да, вовсе не бабий лоб, а как у попа лысого: небось, сидят в нем, во лбу этом, государственные прожекты? Уж, верно, сидят».