И бросил вшу в костер.
— Да, вот. А ты вот. У, черт рыжий!
В сущности, обычный житейский разговор наш, если прислушаться к нему, из того и состоит, что в продолжение десятков лет повторяем мы и переповторяем немногие, очень немногие, слова, фразы и мысли.
— Это истинно, братцы, — сказал Петух, — помещик вам, что медведь на имянинах: зверю пирог, а имяниннику коготок.
И заключил:
— Камень вот в земле полежал, да не вырос, а нас, дурней, батожьем учили, да не поумнели.
Красавица Васяткин о чем-то сам с собою в мыслях толкуя (верно, о картошке), задумчиво покачивал головой над дымящимся котелком.
Звезды были, как нечищенные медные пуговицы на кафтанах, камзолах и штанах мушкетерских.
Петух шомполом от фузел задористо сбил васильку синий венчик.
Во селе, селе Покровском
Середь улицы большой
Расплясались, расскакались
Красны девки меж собой…
Голос он имел высокий, дерзкий.
Мохнатые лапы клена, будто играя, подкинули луну-яблоко; а оно, как зачарованное, остановилось и замерло в полете.
Из леса, стоящего косяком по ту сторону илистой речки, вылетели птицы.
Качались травы, пахнувшие Россией.
Петух, озирая неяркие звезды, думал о жизни, к которой он голубился.
Хрипунов, отложив с бережливостью штаны, принялся неловко выбирать вшей из зеленого, с красными обшлагами, кафтана.
Пухлогубый, сияя счастливыми глазами, жевал картошку.
Вдруг щелкнули выстрелы из мелкого ружья.
— Братцы, — почесал Петух за ухом, — никак пруссаки.
Хрипунов стал нескладно натягивать красные штаны.
— Может, это кто из жителей ихних пуляет? — гадал Васяткин. — У которых домы пограбили и картофелы порыли.
И нежные щеки его от страха зарозовели.
— Из леса пуляют.
Петух, заломив черную с бантом шляпу, запел:
Во селе, селе Покровском
Середь улицы большой…
— Бесстрашный ты, — сказал тихо Васяткин и перекрестился.
— Эти пули, Вася, не про нас.
Речка кудрявилась.
Хрипунов нескладно собирал мундирование и вооружение: шляпу, кафтан, камзол, фузею со штыком, патронную суму, флягу, ранец, шпагу с черным грифом, перевитым медной проволокой.
— Экий ты, мешкотный, — еще тише сказал Васяткин, а потом умоляюще: — Братцы, братцы, побежим, что ли?
— Эти пули, Вася, не про нас, — повторил Петух.
И глаза его, похожие на две большие веснушки, словно радовались тому, что по ним стреляли.
Казалось, чья-то большая ласковая и невидимая рука гладила высокие травы.
И еще щелкнули выстрелы: такие ненастоящие, такие нестрашные.
— Во селе, селе Покровском, — запел было Петух.
И оборвал.
— Вася!.. Друг ты мой истинный…
— О-ох! — будто вздохнули пухлые, горячие от картошки губы.