А сказала почти ласково:
— Ладно уж! Вижу, ваше высочество, твое чистосердечие.
Петр Федорович сделал едкую мимику.
Часы, стоящие на золотом столике в простенке узкой и длинной комнаты, пробили половину третьего.
Несколько выждав, Елисавета спросила нестрого:
— Сколько ж цидул ты написала фельдмаршалу и по какому каналу шли они от тебя?
— Три, — пролепетала Екатерина.
В длинной комнате, кроме золотых столиков в простенках да нескольких кресел с высокими спинками, стояли еще китайские ширмы в больших птицах с красными клювами.
Екатерина сразу же догадалась, что за ширмами упрятан Иван Иванович Шувалов.
Он полулежал на канапе с французской книгой.
Императрица привыкла считать, что она не может обходиться без его советов, которые, чаще всего, бывали советами Петра Ивановича, ищущего низкой высоты власти.
— Да ты, ваше высочество, вспомни-ка, вспомни, — ласково уговаривала Елисавета, — может, какие цидули и в голове не остались? Может, поболе писала?
— Три! — прорыдала Екатерина.
Петр Федорович с едкой мимикой, из-за спины тетки, показал на пальцах — шесть.
Но Екатерина знала, что три политических письма Апраксиным сожжены и только три незначащих переданы начальнику Тайной канцелярии.
— Кинь, ради Бога, валяться-то в ногах, и выть оставь… Не баба, небось, из деревни, — сказала императрица.
И рукою показала на вазу, что стояла на золотом столике.
— В ней твои письма. Тебе, как думается, сколько их там будет?
— Три.
Это звучало, как клятва, как признание перед матерью, как раскрытие сердца. Но мера искренности была нарушена, и поэтому обман ощущался явно. Точно так в чрезмерном простодушии мы без труда обнаруживаем хитрость или в чрезмерной пылкости — ум холодный.
— А фельдмаршал показал, что ты, ваше высочество, к нему шесть писем слала, — протянула Елисавета, подышав на синеющие ногти.
Растерявшийся Апраксин действительно назвал эту настоящую цифру.
— Ну, говори, ваше высочество, с чистосердечием, как перед Богом.
— Три! — сказала Екатерина.
И потом чуть слышно, с молитвенным трепетом:
— Как перед Богом.
Петр Федорович с издевкою поднял глаза ввысь.
У Александра Шувалова запрыгала правая половина лица.
А из-за китайской ширмы лились безмятежные носовые звуки: Иван Иванович опочивал сладко.
— Хорошо же, ваше высочество, — погрозила Елисавета, — так как друг твой Апраксин ложно обнес тебя, я прикажу пытать его.
Екатерина не возражала.
«Хоть пей ее, змею, хоть ешь, хоть ножом режь! — злилась императрица — У, тварь!»
— Ведь тебе, сударыня, воспрещено писать; а ты что? В какие дела мешаешься? А, сударыня?