Орлов поместился на козлах.
Камер-юнкер стоял на запятках рядом с камер-лакеем.
Екатерина, сидя в карете, дошнуровывала при помощи камер-фрейлины свое траурное платье.
Чтобы казаться более несчастной, она, со дня смерти Елисаветы, одевалась только в черные цвета и старательно пряталась от солнца, видимо, не вполне доверяя белилам и пудре.
Орлов, то и дело поглядывая на небо, стегал лошадей длинным ременным кнутом и ругался матерно. Рубец, что пересекал тяжелую скулу, наливался кровью. Это не делало более мягким лицо, открыто выражающее чувства и замкнутое для выражения мысли.
Солнце теперь более походило на красный кулак, чем на руку с растопыренными пальцами.
Скверная карета бренчала, хрипела, визжала.
Екатерина подумала, что честолюбие — это такой порок, который подвигает на добродетельные поступки. По-видимому, к таковым она относила и свои намерения относительно российского престола.
Матерная брань, несшаяся с козел, действовала успокоительно. Подобное действие она имеет на большую часть русских людей. Следовательно, дочь генерал-майора прусской службы, родившаяся в городе Штетине, в какой-то мере уже обрусела.
В утреннем июньском воздухе была та прекрасная чистота, которой обыкновенно так не хватает человеческому сердцу.
Казалось, будто ни одного седого волоса не имела росная поляна. Ее неприятно рассекала дорога, подобно тому, как лицо гвардейского сержанта рассекал рубец.
Своему прежнему возлюбленному графу Станиславу Понятовскому Екатерина нередко говорила: «Давай, милый друг, строить замки в Испании», что означало: «Давай, милый друг, помечтаем». Вкрадчивый поляк охотно соглашался, несмотря на то, что мечты его возлюбленной никогда не отличались разнообразием: «Корона! корона! корона!» Эта большелобая петербургская женщина, подобно большелобой штетинской девочке, не представляла себе, что можно помечтать и о чем-нибудь другом, может быть, и не столь высоком, но гораздо более возвышенном.
Орлов стегал измученных лошадей длинным кнутом. Скверная карета могла бы вытрясти душу, если бы она имелась.
— Вы, матушка, перед солдатами-то слезы рекой лейте, а слова малой струйкой! — грубо крикнул сержант с козел.
Он опасался за ее немецкий выговор.
Но совет этот, столь неловкий в присутствии возницы, камер-фрейлины, камердинера и камер-юнкера, был совершенно излишним: заготовляя короткое слезное обращение к гвардейцам, Екатерина давным-давно затвердила в нем всякое слово на русский лад.
Из Петербурга, навстречу меньшому брату, скакал в открытой коляске Григорий Орлов с князем Барятинским.