* * *
Искусанная блохами, Анна Леопольдовна ходила взад и вперед, поглядывая рыбьим взглядом на явившихся.
— Обратите внимание на шею правительницы, — шепнул на ухо английскому посланнику господину Финчу его враг, посланник французский, маркиз де-ла-Шетарди, приехавший в Россию со 100 000 бутылок тонкого французского вина и со свитой, состоящей из дюжины атташе, полдюжины ксендзов, пятидесяти слуг и нескольких первоклассных поваров, среди которых блистал месье Боридо, имевший мировую известность.
— Статс-дамы и фрейлины обыкновенно замазывают белилами эти отвратительные пятнышки, — сказал англичанин совершенно спокойно.
«Черт возьми! То, что делает правительницу смешной, не портит ему настроения, — подумал француз с грустью, — уж не меняет ли Англия игру? Уж не предложил ли господин Финч пенсиона лекарю Елисаветы?»
Обе половинки двери отворились.
— Кругломорденькая пришла, — сказала девица Юлия Менгден.
— Пришла, — подтвердила правительница. На Елисавете были фижмы цвета раздавленной малины.
— Поговорить бы с Кругломордой, — посоветовала девица.
— И то! — лениво согласилась правительница — Ко мне и Остерман с тою же пропозицией, чтобы поговорить.
— Только это без толку будет, — утешила девица.
— Что так?
— Кругломордая янычарам по пяти рублев дала.
— Она не всем дала. Она только тем, что к шведу под мортиру пойдут.
— Еще не пошли.
— А может, и не пойдут, — засомневалась Анна Леопольдовна.
— Так как же? — обозлилась девица.
— Может, Юлинька, Господь не оставит нас.
— Медикуса бы в Петропавловскую посадить, да с Шетардием чтобы Кругломордая не виделась.
— Скажу.
— А Кругломордая не послушается.
— Не послушается, — опять согласилась Анна Леопольдовна.
В другом конце залы многомогущий Остерман в любезнейшей манере и речью вполне государственной, необыкновенно изысканной и совершенно непонятной, приводил в бешенство французского посланника.
«Мерзавец! Скотина! — беззвучно ругался тонконогий маркиз. — Богом клянусь, он способен любого человека посадить в дом умалишенных».
А благообразный старик все говорил, говорил и говорил на безукоризненном французском языке.
Это была знаменитая манера петровского дипломата, сделавшая его в глазах русских северным полубогом: на четырех европейских языках и одном древнем умел он приводить в бешенство иностранных министров.
Анна Леопольдовна с неохотой удалилась в дальнюю комнату.
— Зря все это, — толстым голосом сказала вдогонку девица.
Правительнице опять пришла в голову философическая мысль, что самое счастливое место на свете — кровать, а самая лучшая одежда — спальное платье. В обыкновенные дни она в нем и за обед садилась, и за карточный стол.