Елисавета подошла к Миниху. Старый любезник встретил ее щелком красных каблуков, взлетом седых бровей.
Голубые глаза Елисаветы — обещали, сулили.
Есть такие женщины, которые и в одиночестве полнейшем находясь, — обещают, сулят. Кому? Зеркалу, креслу, четырем стенам.
«Она бы сделала меня первым министром», — подумал Миних.
Финч, махнув тяжелыми веками в сторону фельдмаршала Миниха, шепнул на ухо маркизу:
— Какой необычайный случай: тигр, змея, лисица и осел уживаются под одним кафтаном.
Так можно было говорить только о человеке, доигрывающем свою политическую игру без единого козыря.
— Прекрасно сказано, — ответил Шетарди, — я, право, не представляю себе, чтобы портрет господина Миниха кто-либо нарисовал лучше. Вы, сударь, Тициан слова.
Финч поклонился. «Тициан слова!» Это приятно услышать, если даже и знаешь цену французской любезности.
«Конечно, льстец не кто иной, как фальшивомонетчик; но до чего бы грустно и тошно жилось на свете, если б этих мошенников сажали в яму, как того требует нелепая справедливость», — подумал англичанин. А сказал:
— Пойдемте, милейший маркиз, к царевне.
Два врага были неразлучны. Так обоим было спокойней.
Елисавета обернула к иностранным министрам свою сверкающую тарелку.
У Шетарди заныли его жидкие икры.
Финч замахал тяжелыми веками.
«Нет, такие женщины не делают государственных преступлений, они созданы для другого», — успокоил себя в мыслях граф Остерман. С самим собой он совещался и разговаривал на добром, совершенно понятном немецком языке.
Когда правительница прислала за Елисаветой и та, как говорили тогда, «выступкой павы» покинула залу, мужчинам сразу сделалось скучно.
Анна Леопольдовна встретила царевну рыбьим взглядом.
— Садись, матушка. Елисавета села в кресло, обитое зеленым штофом.
— Что это, матушка, слышала я, будто ваше высочество имеете корреспонденцию с армией неприятельскою и будто ваш медикус ездит к Шетардию и с ним фикции в той же силе делает.
— Вижу я, сестрица, что вам наговорили обо мне множество предерзостей.
— В письме из Бреславля советуют мне немедленно заарестовать медикуса вашего, — испуганно сказала Анна Леопольдовна и тут же добавила: — Но я, ваше высочество, всем этим слухам о вас не верю и Остерману не позже как вчера возражала, что вас, матушка, невинно обнесли.
Елисавета поднялась с кресла и, оправив фижмы, проговорила достойно:
— Я с неприятелем отечества, против которого мой родитель столько сражался и чьею злою пулею шляпа моего родителя пробита, никаких алианцев и корреспонденций не имею.