Падал снег.
Фике то и дело прижимала горячие пальцы к стеклу. Когда пальцы охлаждались, она клала их на пылающие глаза. Но это не помогало.
Башня Роланда высилась, опушенная снегом. Она казалась тенью. Поднявшейся тенью. Тенью, оторвавшейся от земли. Скамеечки, стоящие на берегу ледяной речки, походили на белых четвероногих зверьков.
Падал снег. В темном небе появились звезды, маленькие и большие. Подобно людям и животным, были одинокие звезды, были звезды, имеющие спутников в своем медленном движении по небу, и звезды, сбившиеся в кучки.
«У наследника русского престола глаза, как звезды», — подумала Фике. Она забыла, что у Петра Федоровича бесплечее тело, похожее на длинную-длинную шею.
В комнату заглянула Бабет Кардель. Обнаружив свою воспитанницу застывшей у окна, неулыбающейся, с взором, устремленным в звездное небо, Бабет на цыпочках подкралась к ней и, нежно обняв за низкую талию, прошептала в пылающее ухо:
— А я знаю, о ком вы мечтаете! — и с прехитрой улыбкой назвала имя красивого двадцатичетырехлетнего офицера.
Фике с неподдельным удивлением взглянула на простодушную толстуху.
— Как вам только могли придти в голову, мадмуазель Бабет, такие несуразности!
— Ну, ну, не скрытничайте.
— Вы прямо смешны мне, мадмуазель, — отрезала Фике и с такой презрительной гримасой вышла из комнаты, что обескураженная толстуха и в самом деле сочла свою догадку несуразностью.
«Вот дура! — думала Фике, в медлительной важности минуя галерею с цветными стеклами, — толстая слепая дура».
Прошло трое суток, а с Фике никто не говорил о письме обер-гофмаршала Брюммера. Она лишилась сна и аппетита. Она даже перестала улыбаться.
«Августейшая императрица желает, чтобы Ваша Светлость в сопровождении принцессы, Вашей дочери, прибыли возможно скорее и не теряя времени, в Россию», — эта фраза ни на минуту не выходила из головы.
«Господи, ведь в письме же совершенно ясно сказано „не теряя времени“, а они вот уже третьи сутки как запираются в кабинете и все о чем-то совещаются. Всесильный Бог, о чем тут можно совещаться? О чем говорить? Что обсуждать?» — думала она, до боли сжимая ладонями свои слишком высокие виски.
Был день, когда Фике ела свиные котлеты, гуляла по Цербсту, ложилась в кровать и садилась на ночную вазу в короне, совершенно явственно ощущая ее холодок, ее тяжесть. У Фике даже слегка уставала шея. Но какая это была приятная усталость. А теперь!.. «Боже мой, Боже мой!» — и воспаленные глаза цербстской мученицы уже видели эту прекрасную тяжелую русскую корону то на дочери французского короля, то на сестре Фридриха II, то на саксонской принцессе, то, и это было подлинное безумие, на голове толстухи Бабет, которая злоумышленно прочила свою воспитанницу в жены ничтожному прусскому офицеришке.