— Вот как?
— Да! да! — очень искренно воскликнула лгунья. — Фразу о приглашении нас в Россию я вывела из букв, составляющих мое и ваше имя. Я научилась этому искусству в Брауншвейге от одной женщины.
И Фике принялась пояснять с видом старого опытного мага:
— Буквы и цифирки рассыпаются по канве. Конечно, надо знать, как ее расчертить. Тут на помощь приходят звезды. Потом при помощи точек определяешь порядок. Это совсем не просто. Над одной маленькой фразой я билась тринадцать часов.
— Ну, если вы такая ученая, — сказала насмешливо цербстская княгиня, — вам надо лишь отгадать остальное содержание делового письма в двенадцать страниц.
— Хорошо, я постараюсь это сделать, — ответила Фике и, поклонившись, вышла из комнаты со спокойной важностью, которую она обрела еще быстрее, чем потеряла.
Вечером юная комедиантка передала цербстской княгине записку следующего содержания: «предвещаю по всему, что Петр Федорович будет твоим супругом».
Прочитав записку, Иоганна-Елисавета сделала вид, что очень удивлена:
— Да вы, сударыня, пифия!
Тогда Фике упала на колени и, целуя у матери руки, стала умолять о согласии на поездку в Россию.
— Ах, я всем сердцем чувствую, что там мое счастье, — шептала она, незаметно брызгая на княгиню левым глазом.
— А как же мой брат Георг? Что он скажет? — вдруг спросила Иоганна-Елисавета.
Фике меньше всего ожидала этого вопроса — коварного или глупого? В течение трех дней она основательно успела забыть о существовании красивого прусского офицера с большими сильными руками и голосом, как военная труба.
— Что же вы молчите, сударыня?
Фике выпрямилась, и, смотря матери прямо в глаза, сказала с трогательной наивностью:
— Я уверена, что дядя будет очень рад за меня. Он всегда мне желал благополучия и счастья.
Христиан-Август не с легким сердцем отпускал дочь и жену. Россия, это — топор, колесо, кнут, каземат, Сибирь, оспа, дворцовые революции и греческая вера.
«Глупая маленькая Фике, откуда ей знать, в чем счастье?»
И фельдмаршал, против всех своих обыкновений, сажал дочь на колени и смотрел на нее глазами грустными, как у старой лошади; потом прижимал большелобую головку к своим холодным пуговицам, к колючим орденам, к груди, колеблемой глубокими вздохами; потом гладил жесткими солдатскими ладонями коричневые волосы и некомнатным голосом, но таким нежным, чертовски нежным, вел моральные и критические рассуждения:
— Сколько вам лет? Четырнадцать! Вы еще и в невесты-то не поспели. Куда спешить? А когда придет время, мы вас выдадим за соседнего принца, за принца цивилизованной страны. Вот увидите, мы найдем красивого жениха, он будет лютеранской веры. Самое большое счастье иметь чистую душу. Мне страшно подумать, что вас могут заставить в России переменить веру. Подумайте о душе.