, во второй раз на практическом поучении
«милостивыми взорами смотреть на слуг и фаворитов государя».
Качающееся пламя свечей вызвало острую резь в глазах.
Абзац «карманные деньги, какие только будут отпускаться, держать у себя и хранить, выдавая понемногу прислуге, по счету» фельдмаршал написал полуслепым.
Первые лучи белого зимнего солнца, неторопливого в своем восхождении, совершенно обесцветили качающиеся язычки оплывающих свечей, вернее, огарков.
Фельдмаршал поставил жирную точку.
— Утро!
Он скинул сапоги; откинулся на спинку кресла; вытянул ноги, вытянул руки, — в локтях и коленях лирически хрустнули косточки; широко вздохнул:
— Какое прекрасное утро!
А слишком обыкновенное зимнее утро, пронизанное пугливыми белыми лучами, казалось ему таким прекрасным потому, что испытывал одновременно и приятное чувство исполненного долга, и вполне понятное чувство гордости от сознания силы и глубины своих мыслей.
Самая умная погода обернулась в самую глупую — ветер, мокрота. В холодном поту стояла башня Роланда. Скамеечки, что тянулись по берегу речонки, напоминали бездомных грязных собак. Никому бы в голову не пришло целоваться на таких скамеечках. Вороны падали на крыши домов и на развалины старинных укреплений, как черные мокрые тряпки.
Из Цербста выехали на колесах.
От плаканья у толстухи Бабет нос стал, что синяя слива.
Фике сказала своей воспитательнице: «Уезжаем в Берлин и через несколько недель будем обратно». Русская императрица и прусский король приказали окутать непроницаемой тайной это путешествие. И все окутывали. А Фике больше других. Но так как на свете не бывает непроницаемых тайн, то как раз те, кому не следовало бы знать, — прекрасно знали цель и конечную черту путешествия.
Бабет была убеждена, что она видит свою «щепочку» в последний раз. Поэтому-то мадмуазель и плакала так горько.
Если вы будете убеждены, что видите в последний раз цепного пса, или свою детскую кровать, или небо, под которым выросли, вы, может быть, тоже заплачете. И совсем не оттого, что все это вам бесконечно дорого. Нет, просто-напросто видеть что-либо в последний раз очень грустно. Это говорит о краткости и обреченности жизни.
Свита состояла из горничных, лакеев, повара. Всего несколько человек. Багаж не тяжелый — платья, немного белья. Уложили, что было. Считали не дюжинами.
В Берлин приехали 11 января. На придворном ужине Фике сидела рядом с прусским королем. Фридрих II расточал любезности большелобой девочке.
— Вы наполнены прелестей, амуров и граций, — так говорил некрасивой девице, а сам думал: «Черт ее знает, эту Россию, с ее ордами, татарами, киргизами, казаками, тысячемильными пространствами, проклятыми городами, до которых никакая армия не домарширует».