«Чоглокова, всегда занятая своими заботами о престолонаследии, — рассказывает Екатерина II в „Записках“, — сказала мне: „Послушайте, я хочу поговорить с вами совершенно откровенно“. Я, понятно, вся обратилась в слух. Она начала длинным разглагольствованием о своей привязанности к мужу, о своем благоразумии, о том, что нужно и чего не нужно для взаимной любви и для облегчения супружеских уз, и потом ограничилась заявлением, что бывают иногда положения высшего порядка, допускающие исключения из правила. Я дала говорить ей все, что она желает, не прерывала ее и не понимала, куда она клонит; я была несколько удивлена и не знала, ставит ли она мне ловушку или говорит искренно. Пока я внутренне размышляла об этом, она сказала мне: „Вы увидите, люблю ли я свое отечество и насколько я искренна, — не может быть, чтобы кое-кто вам не нравился; предоставляю вам выбирать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Если я не ошибаюсь, то избранник Нарышкин“. Я невольно вскричала: „Нет, вовсе нет“. — „Ну, если не Нарышкин, то уж, конечно, Салтыков“. На это я промолчала».
Нам кажется, что мы правильно поступаем, уклоняясь от авторства в местах наиболее щекотливых. Бог с ним, с недоверчивым читателем, пусть уж имеет дело с глазу на глаз с Екатериной II.
«Вот и пришло», — решила великая княгиня, проснувшись от болей в животе. Но первые схватки были не так сильны, и она засомневалась; «Может, это от мыслей… или покушала что-нибудь гадкое из рыбы».
В соседней комнате похрапывала Прасковья Никитишна.
Сентябрьская ночь роняла звезды в гнилую Фонтанку.
Положив теплую наспанную подушку на громадный живот, Екатерина стала вспоминать: «Что же такое покушала за вечерним столом. Может, это от грибов в тесте с лимоны и с медом цыженым?»
Ветерок колыхал занавес на окне, плохо закрывавшемся из-за перекоробившихся рам.
У Екатерины уже было два выкидыша. Ей хотелось думать, что тяжелела она всякий раз от Салтыкова, красавца, фата.
Тикали часы, показывающие неправильное время.
«Я разрешусь легко». И, не любя женщин, подумала: «Врут они, наверно, что мучения эти так ужасны; для мужей своих врут, чтобы иметь вес в жизни».
— Ох, Господи! ох!
И, прикуся губу, скорчилась в постели.
«Нет, будто, не так врут».
А когда отпустило, опять не совсем поверила, что это схватка.
«Разбудить бы Прасковью Никитишну».
Но будить было совестно: «А что, если от грибов с лимоны?» Не хотелось показать страх.
Комната была унылая, пустынная. По стенам, обведенным малиновой кромкой, стояло несколько штофных стульев, канапе, имеющее чурбашек вместо задней ножки, да два миниховских кресла.