Екатерина (Мариенгоф) - страница 95

— Желаю поправления аппетитов, — сказал Шувалов. — А от заболевшей груди, Владимир Абрамович, хорошо лечиться травой буквицею, варенной в воде.

И сенатор поскакал в дом.

На московских улицах коровы и козы щипали траву; из колодцев бабы поднимали воду.

— А я-то вас, Петр Иванович, уже с четверть часа как дожидаю! — закричала Мавра Егоровна, всплескивая кургузыми руками.

— Не томи, дура.

— Ах, как пондравился! Ах, как!

И супруги, перекрестившись на икону, облобызались, как в светлое Христово воскресенье.

После розыска в бегах осталось 586 суконщиков.

Каждого десятого человека, из отказывающихся стать на работу, сенат приказал наказать нещадно кнутом и, заклепав в железа, сослать на каторжную работу.

А веснушчатый сновальщик Петух хоть и был бит до испущения духа, но, по крепости молодого тела, не преставился.

Жизнь, что дубок зеленый!

Отдышавшись, выпоротый «до испущения духа» сказал:

— Держусь за дубок, дубок в землю глубок.

В Рогеревик на каторжную работу Петух исхитрился не угодить.

Есть что-то невыразимо хорошее в глазах затяжелевшей женщины, и в спокойствии вдумчивых ее движений и в походке ее, я бы сказал, не боясь показаться смешным, по-особенному грациозной, если понимать это слово не мелко. А как прекрасна улыбка, совсем особенная, светящаяся, с которой прислушивается женщина к шевелению живого комочка у себя под пупком, а вовсе не под литературным сердцем! Или та нежность, с которой она поглаживает гороподобный живот девятого месяца, безобразный даже в глазах отца будущего ребенка.

Однако все это ни в какой мере не относится к затяжелевшей Екатерине. Бог мой, какую ненависть, какое отвращение испытывала она к своему животу! В сущности, это было даже несколько удивительно для ее расчетливого сердца: чем же иным она могла более угодить и государыне, и своему новому политическому другу Алексею Петровичу Бестужеву, а главное, себе самой, если не рождением будущего российского императора или, на худой случай, императрицы?

В примечательной инструкции, сочиненной великим канцлером, так ведь и говорилось без обиняков: «В нынешнее достоинство императорского высочества не в каком ином виде и надеянии возвышена, как токмо своим благоразумием, разумом и добродетельми его императорское высочество к искренней любви побуждать, сердце его к себе привлещи, и тем империи пожеланной наследник и отрасль нашего высочайшего императорского дома получена быть могла».

А вот что произошло в 1753 году, когда и у монархини, и у великого канцлера, и у нации, как называла великая княгиня кучку придворных, все веры иссякли в Петра Федоровича.