И над Лондоном бывает голубое небо без единого облачка.
Сэр Уыльямс, перечитывая инструкцию, только что полученную от министра, подчеркнул длинным желтым ногтем следующий пункт: «Русских нужно убедить, что они останутся азиатской ордою, если будут сидеть сложа руки и тем дадут прусскому королю возможность привести в исполнение его честолюбивые, опасные и явно уж задуманные им планы увеличения своего королевства».
Сэр Чарльз Генбури Уыльямс из древнего графства Ворчестера, член партии вигов, сатирический стихотворец, недурной художник и политический вольтижер, поднял глаза к безоблачному небу.
«Это очень приятно пускаться в путь, — подумал он, — при благоприятных знамениях природы».
И улыбнулся, обнажив зубы, длинные, как пальцы.
У посла были свои приметы.
Стоит ли сомневаться, что небо дает советы англичанам преимущественно перед всеми прочими человекоподобными тварями, населяющими землю.
По приезде в Петербург сэру Уыльямсу была дана партикулярная аудиенция.
— Одной вахтовой шеренге, — распорядилась государыня, — приступить к ружью, а когда господин посол поедет домой, отдать честь фрунтом, на караул без барабанного боя, а обер-офицерам снятием шляп, без уклонения экспонтов.
Сэр Уыльямс, повторяем мы, был политическим вольтижером.
Алексей Петрович Бестужев поспешил обрадовать великую княгиню сообщениями о прибывшем из Лондона «истинном друге».
И над Петербургом бывает голубое небо без единого облачка.
Государыня спросила великого канцлера:
— Правда ли, что господин Уыльямс преизрядный и неутомимый танцовщик, а также остроумец?
Алексей Петрович расхвалил качества нового посла.
— А мне будто и менуветы надоедными сделались, — отнеслась Елисавета к Шувалову Ивану Ивановичу, — в луга бы мне, по траве росной без обувки побегать, цветки пощипать.
Всю прошлую ночь она протанцевала на опухших ногах, появляясь в маскараде то французским мушкетером, то казацким гетманом, то голландским матросом, то в домине пурпуровой с золотом.
10 000 свечей загоралось в одну минуту в паникадилах и крахштейнах большого зала.
— А у Павлуши десенка свербит, верно, еще зубок режется, — сказала государыня, сияя на Ивана Ивановича широко распахнутыми глазами.
Елисавета старела. Она стала по ночам писать стихи.
Нам кажется, что лирические чувства увядают на двадцать пятом году жизни и распускаются вновь на шестом десятке.
* * *
В Петербурге сэр Уыльямс смеялся над деревянными лачугами, и над деревянными дворцами, и над беленными мелом залами вельмож, и над громадными, в «бычий глаз», бриллиантовыми пуговицами президента академии Кирилы Разумовского, меньшого братца обер-егермейстера, и над сырыми дремучими лесами, теснящими проспекты, и над мраморными венерами в Летнем саду, охраняемыми гренадерами в кожаных шапках с перьями, и над охотниками, стреляющими диких уток с Фонтанки, и над «английским обычаем» графа Бестужева всякую ночь ложиться в постель пьяным, и над убранными франьями и раскрашенными в пеструю краску извозчичьими экипажами, где седокам надлежало держать вожжи, а возницы бездельно стояли сзади, и над роговой, слышимой за восемь верст музыкой, изобретенной Нарышкиным, где на каждый голос имелся особливый рог, длиною от пядени до десяти футов.