Легенда о княгине Ольге (Ильенко) - страница 3

— Отчего — сенозорник?

— Сено зорится, зреет на солнце… Оттого и следующий месяц зорничник, а еще — серп. Серп-месяц. За ним рютень, в то время олени починают рюти, реветь, любиться… А там уж листопад, зазимье, грязник… Наступает грудень, когда земля в грудки смерзается… И году конец: студень-зимник… Еще просинец-полукорм, когда день починает сиять, прибавляться… Да волчье время — лютый месяц. Княгиню жалко… — без перехода всхлипнул отрок, и предательская слеза все-таки перечеркнула щеку.

Князь не прогневался, утер отроку глаза заскорузлой ладонью:

— Никогда не плачь. Вон не плачут. Наступит пролетье-зеленые щи, пойдешь со мной в степь. А княгиню жалко… Ступай, Владимир. Всем говори: коня отец подарил… Стой. Кто открыл тебе, что мой сын?

— Княгиня Ольга. Она добрая.

— Добрая?

— Добрая была…

— К тебе добрая?

— Нет, ко всем…

— Знаешь… Садись верхом, беги к своему греку, скажи: князь велел описать жизнь матушки-княгини Ольги… По примеру греческих кесарей-императоров… Беги! Как опишет — пусть приходит ко мне.


По киевским холмам, оврагам, лесам нес белый атласный жеребец отрока, будто легкое перышко горлицы, туда, в Берестов, и за Берестов, где денно и нощно стоит за молитвой черноризец грек Арефа, который первый напишет по княжьему приказу правду и неправду о первой русской княгине. Те, кто будут за ним, — перепишут, переиначат, перекроят.


Настал месяц рютень, отревели олени, отлюбились. И выпал снег на киевские горы, на Верхний город, на Подол. Сковал первый утренник Почайну и Лыбидь, и только Славута катил зелено-медные полны, прогоняя могучим дыханием неокрепший морозец.

Пришел к князю грек Арефа. Владимир, сын Малуши, нес за монахом завернутую в холстину толстую рукописную книгу, коня вел и поводу.

Их не впустили. Долго ждали у теремного крыльца.

— Не ко времени ты пришел, Арефа. Пирует князь с новгородцами. Третий день пирует, — лениво объяснил вооруженный челядин у крыльца. — Просят у князя сына на новгородский стол… Ярополк с Олегом не хотят в Новгород… А про тебя, Владимир, и слушать не желают. Говорят: «Пошто нам сын ключницы?». Что вам тут под крыльцом околачиваться, идите к гридням… Коли что, я кликну… Там у гридней много с княжеского стола объедков…


Только к вечеру привели их к князю.

Святослав тяжело сидел на рундуке, перегруженный едой и медами. Но был трезв и зол. Слуги снимали с него тяжелое златотканое убранство. Остался в белых портах и рубахе. Вздохнул:

— Не любо мне сидеть в Киеве, хочу в Переяславец, на Дунай. Там середина земли моей. Там все: из греческой земли — золото, паволоки, вина, из Венгрии — кони и серебро, из Руси — меха, воск, мед… Любо мне там быть. Прокисну я тут… как забытая квашня. Что Владимир, а? Отдам Ярополку Киев, Олег пусть идет к древлянам. А тебя в Новгород отведу. С моим мечом полюбят. Крепко полюбят! Правда, молод ты еще для таких дел, да ладно, Добрыня, дядька, присмотрит… за ними…