Дружный взрыв мужского хохота прокатился из конца в конец княжьего двора.
Вошел в свет костра старый Свенельд, хмуро глядел на догорающую книгу, заговорил:
— Напишут и про тебя, князь… Так напишут: «Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и легко ходил в походах, аки пардус, и много воевал… В походах же не водил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел. Не имел он и шатра, по спал, постилая потник с седлом в головах. Такими же были и все прочие его воины. И послал в иные земли со словами: «Хочу на вы идти…»
— Уж не собрался ли ты в монахи, Свенельд, на старости лет? — отшутился князь.
Снова все дружно рассмеялись.
Свенельд возложил тяжелую руку на плечо Владимира:
— Под счастливой звездой ты родился, князь.
И медленно повел грозными очами по темным углам княжьего подворья. И было это как приказ дружине и клятва на верность юному князю, как приказ — забыть навеки, что был он сыном рабыни, ключницы.
В конюшне, в стойле Облака, решил заночевать и Владимир. Не спал, да и не давали спать конюшонки — вели на сеновале разговор, пугали небылицами один другого. А может, и не небылицами… Говорили со знанием дела, горячим шепотом — так страшней:
— Нет, ты не знаешь… Древо-туча, это такое дерево, в котором свил гнездо дождь.
— Сам ты туча! Это когда было: дерево-туча… это все неправда!.. А вот нашли дорожные люди младенца в поле. Кладут его в повозку, а кони ка-а-ак захрапят! Не везут! Тогда несут найденыша в руках… То-о-олько подходят к деревне, а оно ка-а-ак захохочет, ка-а-ак вырвется из рук! И исчез! С глаз долой! Значит — упырь!
— Сам ты упырь! Это же кикимора была! Кикимора, а не упырь!
— Много ты понимаешь в кикиморах! Упырь ночью заявился к моей бабке, Миросе. Упырь бабку спрашивает: а ка-а-ак сорочки делают?.. У меня бабка знает, ежели сразу скажешь — он из тебя кровь высосет. Надо разговор вести до петухов. Вот она и начинает…
Долго еще шептались на сене мальчишки, пугая друг друга. Потом смолкли, засопели.
Но не спал Владимир в ту осеннюю, с перезрелыми звездами, ночь. Кормил овсом с ладони своего ненаглядного Облака. Тихо скрипнула дверь конюшни, чья-то тень проскользнула в светлый проем, приблизилась к Владимиру. Он узнал немого конюха. Немой что-то возбужденно мычал, прикладывал палец к губам. Тревогой и страхом повеяло от него. Потом он скоро и бесшумно обмотал копыта Облака мягкими тряпками, заседлал, набросил уздечку и вывел коня во двор.
Звездный омут вершил вращенье над миром.