— Погонишь пленных в Юхнов, там и проспишься, — безжалостно распорядился Денис. — И по сему случаю завяжи узелок на память.
Попов стал покорно завязывать узелки на всех концах платка.
…По дороге растянулся обоз пленных фуражиров. На некотором расстоянии от него тащился маленький барабанщик…
Безмятежно и тихо было в доме юхновского предводителя дворянства Храповицкого. Кружевные занавесочки висели на окнах, герань и фикусы в кадках украшали гостиную. За фортепьяно сидела Лизанька, дочь предводителя, и негромко напевала романс Дениса, который в недавние дни он пел на балу у Катрин:
Я не ропщу, я вознесен судьбою
Превыше всех! Я счастлив, я любим…
Пела она в упоении, а рядом, благодушествовал ее папенька, Степан Яковлевич, майор в отставке.
В гостиную вбежала девка с воплем:
— К нам офицер!
И тут же появился старый слуга и возвестил:
— Хорунжий Попов-Тринадцатый от подполковника Давыдова.
— Ах! — вскрикнула Лизанька и выбежала. В гостиную вошел Попов-Тринадцатый и первое, что сделал, — опрокинул кадку с фикусом.
— Простите… виноват… — сконфуженно пробормотал он.
— Пустяки какие! — замахал руками Храповицкий.
Попов отрапортовал по-военному:
— Прибыл с новой партией пленных фуражиров.
— Ну, Денис! Ну, молодцы! — расплылся Храповицкий. — Садитесь, голуба моя. Душевнейшие рад. Егор! — крикнул он.
Хорунжий присел на кончик стула, и они уставились друг на друга. Храповицкий был так же неразговорчив, как и Попов-Тринадцатый, и, чтобы несколько разрядить обстановку, забарабанил по столу пальцами, напевая:
Боже, царя спаси!
Долгие годи ему пошли!
В битве с врагами
Он вместе с нами,
Страха не знает
Великий царь…
И вот, слава богу, Егор внес на подносе хрустальный фужер.
Хорунжий скосил глаза на поднос — секунду мучительная борьба отразилась на его лице, — однако же он отодвинул фужер от себя. Достал платок с узелками, вытер со лба пот и произнес:
— Завязал. — И поспешил разъяснить: — Не употребляю-с.
— Н-да… — недоумевающе протянул Храповицкий. — Эт-то… Ну-с, а как насчет Бородина? Какие вести?
— Полная победа над Бонапартом! — рявкнул Попов. Голос у него был столь оглушителен, что он окончательно сконфузился.
— Полная ли? — вздохнул, покачав головой, Храповицкий. — Москва-то горит? Был слух, что Наполеон Кремль взорвал.
— Врут, — сказал Попов.
— И, говорят, Бонапарт на Санкт-Петербург собрался! На воздушном шаре!
— Про пузырь слыхивали. Врут.
В гостиную вбежала принаряженная Лизанька.
— Дочь моя — Лизанька, — представил ее Храповицкий.
Попов вскочил так, что все, стоявшее на столе, подпрыгнуло.
— Вы… от Давыдова? — прошептала она в волнении.