«Разве ты не способен разлить по колбам триумф и заткнуть пробкой смерть?»
Северус чувствовал, что еще чуть-чуть — и он сляжет с нервным истощением.
— Пусть вечерняя звезда взойдёт над тобой, может быть, при свете дня ты будешь другой, но сейчас твой дом далёк, и твой путь так одинок…
Волхов тянул незнакомую песню высоко, нежно, как не всякая девушка сможет. Захваченный торжественной печалью льющегося голоса разум не мог разобрать на пергаменте ни строчки. Вместо гитары послышался хрустальный перебор арфы. Северус плюнул на эссе и откинулся на спинку кресла, закрывая глаза.
— Mornie utulie… Поверь — и ты найдешь свой путь. Mornie alantie… Живет надежда в сердцах у нас…
Незнакомый язык ударил по слуху резко, сладко и удивительно знакомо, словно забытая колыбельная из детства. Иномирные песни всегда были очень красивы, но эта была совсем неземной. Наверное, потому, что исполнялась на родном английском языке, таких песен Вадим знал немного.
А Волхов продолжал петь под аккомпанемент кельтской арфы, и где-то под сердцем тонко звенела струна магической связи. Побратим знал, что Северус его слышит, и щедро делился всеми чувствами, которые вызывала песня.
Хорошие певцы были тем и хороши, что могли не просто донести до слушателей свои чувства, а заразить ими. Вадиму было незачем трогать их связь — он был хорош и без этого. Ему просто доставляла удовольствие сама возможность?
Побратимы… Сначала магия обряда использовала любую вспышку эмоций, любой контакт. Это походило на скопление тонких нитей, которые беспорядочно хватались за всё подряд, пытаясь связать их в единое целое. А затем Северус научил Вадима магическому взаимодействию, и связь окрепла, определилась, связав их между собой как стальным тросом. Наверное, так ощущают друг друга близнецы: с одной стороны, вроде ничего, никаких посторонних мыслей и чувств, никаких колебаний окклюментивных щитов, никаких ощущений, но, даже находясь в разных точках страны, Северус и Вадим точно знали, что происходит друг с другом. А порой, вот как сейчас, к этому глубинному знанию примешивались отголоски сильных чувств. Северус мог ощутить тоску Вадима, счастье, боль… Боль…
Взгляд сам собой остановился на двери в лабораторию.
Темно-серая густая жидкость с глянцевым блеском, в которую превратилась его боль, была вполне материальна и при любом контакте вызывала, закономерно, боль. Её можно было пить, втирать, вдыхать пары — что угодно, хоть капать внутривенно. Но от неё можно было легко избавиться, приняв стандартное обезболивающее. Любое, хоть магловский нурофен.