От кетменя до мундира посла. Страницы жизни семьи, республики, страны (Чиналиев) - страница 26

Дом наш не был религиозным, но во время торжеств или печальных событий у родственников совершалось множество церемоний и чтений молитв. Но никто ничего не переводил и не объяснял нам, а мы уже не поспевали за языком.

Так пропитываясь русским, мы стали терять свой язык. Вера предков отступала, сделалась таинственной, не связанной с повседневной жизнью. Школа ничего не проясняла, уроки кыргызского языка в программе обучения отсутствовали. Абстрактные формулы и факты приходилось учить наизусть. Я не думаю, что в придании нашим учебным курсам подобной формы был какой-то умысел. Мы получали обычное школьное образование. В районном центре было две школы, одна из них с русским языком обучения. Каждый день во время учебного года, – я посещал четвертый класс, – я шел от дома мимо молочного заводика, где мы покупали за копейки пропущенное через сепаратор молоко, мимо парка культуры с вековыми деревьями, с летним кинотеатром и библиотекой.

В районном центре был один клуб с кинозалом, зрительный зал не вмещал всех желающих. Этим пользовались всякого рода ловкачи, те, кто умел растолкать других локтями, перепродавая билеты в три дорого. В те годы это называлось спекуляцией, а сейчас бизнесом. Киномеханик работал с одним кинопроектором. Во время порыва ленты или смены бобины в зале стоял свист, топот ног и крики: «Сапожники». Посещать летний кинотеатр было проще, входные билеты не покупали, взбирались на деревья и устраивались на ветках.

Выше нашего районного центра река Нарын образовывала бесчисленные изгибы, петляя среди каменистых, поросших кустарниками островов, и лишь зажатая скалами горы Кетмень-Тюбе текла единым потоком. Местная легенда говорила о дехканине, который хотел в этом месте перекрыть Нарын, чтобы направить на поля его воды, но не осилил и бросил свой кетмень, который превратился в эту гору. Протекавшая через районный центр река Чычкан обеспечивала поливной и питьевой водой сады и огороды, спасая жителей от зноя и жажды. Зимы были снежные и морозные, арычные каналы перемерзали, единственным источником влаги было основное русло реки. Водопроводные и канализационные сети отсутствовали, и жители ежедневно терпели лишения, преодолевая испытания по доставке влаги. Вода была чистая, прозрачная, истоки ее терялись в ледниках. Через реку был перекинут мост, соединяющий окраину с центром. С моста население наблюдало весенний паводок, вызванный обильным таянием льда и снега. Это пугающее своей необычностью, удивительное и незабываемое зрелище – того и гляди снесет опоры моста – вызывало оживление и долго потом вспоминалось. Люди привыкли в эту пору видеть, как мчится Чычкан, вздыбив над собой белопенные крылья, несет вывороченные с корнями деревья, ворочает огромные камни и злобно рычит, хотя знающие верят и предугадывают, как только растают в горах снега, стихия уймется, утолив талой водой земную жажду. И так происходило весной из века в век, из года в год. Обилие рек – предполагает увлечение рыбалкой, на которую мы ходили детьми с ночевкой. Место, где объединялись три реки, именовалось сливом. Нарын, окрашенный в кирпично-бурый цвет, из-за наличия ила, вблизи от скальных вершин смешивался с изумрудной водой Чычкана. Чуть ниже светлым Узун-Акматом, цветовая, разделительная граница просматривалась до крутого поворота слива. Ночью, когда все звуки стихали, слышен был могучий рокот широченной воды, сдвигающей огромные валуны, издающие приглушенный звук. Бурлящий поток в скальных теснинах здесь приобретал видимость неторопливого течения, чтобы вскоре оказаться в каменном коридоре. Течение стремилось к скальному исполину, от того создавалась иллюзия его грозного приближения. Ночной воздух был полон влаги, гора, и так крутая, казалась мрачной, неприступной стеной; она подступала почти вплотную к нам, за ней выселись другие горы. Густой кустарник, растущий вдоль берега, привычный в дневном свете, обретал таинственность и опасность, неуловимую угрозу, то зловещее, что затаилось и сейчас выползет из темноты? Внутри от страха холодеет, только рассудок и боязнь быть посмешищем у сверстников не позволяют поддаваться панике. Неужели они тоже испытывают надвигающиеся ужасы ночи? Сомнения терзали меня: оступись или неудачно споткнись, и течение может захлестнуть за три секунды и отнять у тебя все твои двенадцать лет и… Чувствуешь, как уходит из-под ног почва, испытываешь внезапное головокружение, опасное и в то же время такое сладостное. Так и тянет ринуться вниз, и содрогаешься от этого чувства, в котором радость и боль раскалены до бела, так что их почти невозможно различить друг от друга. Чувство у меня было такое, какое испытываешь, когда мчишься на лыжах по отвесному снежному скату, когда смертельный страх как-то сладострастно сочетается с опьянением от быстроты и когда, вместо того чтобы тормозить, отдаешься падению с хмельным и в то же время сознательным безволием. В преддверии рассвета тьма сгущается, вставать боязно, какой-никакой, но шалаш, скроенный из наломанных веток, и замкнутое пространство придает успокоение, но нетерпение проверить снасти пересиливает. На одном из переметов видим, что поймали крупную рыбу. Вытаскиваем с трудом – возгласами, советами мешая друг другу. Рыба блестит в лунном свете серебристой чешуей. Новый день встречаем приподнятым настроением, утро мерцает росою. Ночные тени рассеиваются, темнота отхлынула, точно волна во время отлива, а с ними и от страха следа не осталось. Делим добычу испытанным способом. Один из нас отворачивается, двое других спрашивают: «Кому?» Сидящий за спиной называет имя. Так распределяется улов. Возвращаемся с рыбалки вдоль берега, поросшего цветами, густой сорной травой. В ней неумолчно трещали сверчки. С левой стороны от нас поселок Шевченко, впереди крутые склоны – падалки, названные так местными жителями из-за частых падений детей, скользящих по ним в зимнюю стужу. На санях дети и взрослые катались с вершины обрыва, откинувшись назад, вытянув ноги, с громким «поберегись». Едва скатившись, вновь тащили наверх свои салазки. В доме легкое волнение в связи с моим отсутствием. С порога показываю половину рыбы, ее голова впечатляет, каковы же истинные ее размеры, рассказов хватает надолго.