– Все в порядке, – сказал я Отуму, хотя он и не спрашивал. Его безразличие к Миико было широко, как пропасть.
Отум понюхал свою футболку и поморщился.
– Я пойду мыться. Здесь рядом очередное озерцо. Пойдешь?
– Лучше бы нам не ходить туда.
– Ничего не произойдет, кроме того, чему мы позволим случиться.
Отум будто вызывал меня на бой. И я последовал за ним, кинув взгляд на Миико. Улучшится ли его состояние? Я боялся по его пробуждению снова услышать: «Элейна».
Мое волнение преображалось в возбуждение.
Меня окликнул тихий голос Миико, и я с сожалением позволил Отуму уйти без меня. Сдернув с шеи фонарик, я включил его, положил на землю и присел рядом с Миико. Он выглядел настолько больным, насколько только можно выглядеть. Глаза красные, лицо синее. Он сонно моргал, глядя на меня снизу вверх, и дышал с чуть заметным усилием. Я дотронулся до его щеки и ощутил, какая она холодная.
– Все хорошо, – зачем-то сказал я, гладя липкую от слез кожу. Мне было мучительно неприятно смотреть в его остекленевшие глаза, но все же это был Миико, не кто-то другой, в кого он понемногу превращался. – Мы уйдем отсюда, скоро, и я…
Он перебил меня:
– Я должен рассказать тебе кое-что.
Я понимаю, что Миико выглядит слабым. Но также я понимаю, что никто не знает его лучше меня. Отум едва ли когда-нибудь задумывался о том, каков Миико на самом деле. Миико… он же как больное растение. Его смелость проявляется в его упрямстве, а его упрямство – в том, что он продолжает существовать, со своими клаустрофобией, шрамом на шее и свитером с чужого плеча. Он сказал мне однажды, что больше всего не любит
(отца)
оставаться в одиночестве. Это означает, что он боится быть в одиночестве. Но иногда он убегает и бродит где-то совсем один…
(один, пока однажды не встречает Отума)
Он объяснял, что убегает потому, что ему невыносимо находиться дома. Когда он был маленьким, а его мать еще не сбежала, она запирала его в комнате, чтобы он не ползал под ногами, мешая ругаться с его отцом. Слушая крики и глухие удары за стенкой, Миико сидел на грязном полу и играл в свои переломанные игрушки. Иногда его забывали выпустить.
Когда Миико было пять лет, он сломал руку, выбираясь через окно из своей комнаты на втором этаже. Он сорвался и плашмя упал во двор. При каждой попытке подняться в голове у него «мигало черным» (обычное для Миико словосочетание), поэтому он предпочел какое-то время просто полежать. Когда я спросил, какая дурь заставила его лезть в окно, он ответил одним словом:
– Ссать.
Ему таки привили некоторые правила приличия, и он усвоил, что в комнате на ковер этого делать нельзя, как бы ни приспичило. Попытки сквозь запертую дверь выкричать себе право на посещение туалета ни к чему не привели, поскольку оба родителя предавались очередному скандалу с полной самоотдачей.