– Город… – произнес Миико сиплым, простуженным голосом, – отравлен… весь… от земли до крыш. И мы все. Я… ты… Мы еще не чувствуем… Но позже, когда начнем умирать, мы поймем.
Я молчал, просто потому что не знал, что ему ответить, и сжимал пальцы на металлической петле. Мне хотелось заставить его заткнуться, и в то же время в глубине души я понимал, что он не ошибается. Конечно, в действительности все не так ужасно, как он говорит. Не бывает ядовитых городов, медленно убивающих своих жителей. Даже если я ощущаю отраву в самом воздухе Рареха, это не более, чем субъективное ощущение.
– Я ненавижу его, – пробормотал Миико. Он потер щеки ладонями, размазывая слезы, грязь и кровь – высохшую и затем снова растворенную слезами. – Ненавижу… ненавижу… ненавижу… – повторял он, ссутуливаясь, пока его лицо не опустилось к коленям. Казалось, Миико едва соображал, где он находится и кто он вообще. Вся его память и все его мысли сосредоточились в одном этом слове. – Я хочу бежать, – выдохнул он, и я понял по дрожи в его голосе, что он опять плачет. – Так быстро, чтобы он не поймал меня. Так далеко, чтобы он не вернул меня.
Да о ком Миико вообще? О Рарехе? Об отце?
– Он сказал, что я педик. Я убью его за это.
Теперь точно об отце…
– Он ничего тебе не сломал?
Было бы совсем глупо играть сейчас в его обычную игру «я упал». Миико не отвечал и дышал в колени сквозь пальцы.
– Мико, отвечай. Может быть, тебе нужно в больницу.
Он со свистом вдыхал и выдыхал. Его ноздри был полны высохшей крови.
– Миико, – я осторожно провел по его спине, и пальцы запрыгали по холмикам выступающих позвонков. Он был мокрый, как мышь, – у тебя болит где-нибудь?
Глупый вопрос. Если бы мне не было так погано, я бы рассмеялся над собственным идиотизмом.
Миико удивился лишь слегка. Он поднял лицо и посмотрел на меня воспаленными от слез глазами.
– Везде.
Я смущенно кивнул.
Миико обхватил пальцами предплечья и замер. Он немного успокоился. Болото тоски внутри него перестало кипеть, но не высохло. Не моргая, Миико смотрел на рассыпанные по земле зеленые осколки. Он мог бы сидеть так очень долго, но я
(мне нельзя оставлять его в этом оцепенении. В его голове уже повредилось что-то после того случая с окном. И вот сейчас он медленно свихается среди темноты своих мыслей)
спросил:
– О чем ты думаешь?
Миико начал медленно раскачиваться, хотя каждое движение причиняло ему боль. Я видел, как сужались его зрачки. Вид у него был просто обдолбанный.
– Он не знает, что очень зря так поступает со мной. Он не знает, что я отвечу. В один день… ему не страшно?