Через несколько дней после этого празднества Герцен написал статью под заглавием «Mater dolorosa», в которой выражал сочувствие пострадавшим полякам, и напечатал ее в ближайшем номере «Колокола». Прочитав эту горячую статью, Мартьянов пришел к Герцену и сказал ему: «Похоронили вы, Александр Иванович, сегодня “Колокол”. Нет, уж теперь вы его не воскресите, похоронили».
Итак, первый удар «Колоколу» был нанесен самим Герценом тем, что он показал сочувствие к пострадавшей Польше. Самолюбие было оскорблено, и все мало-помалу отвернулись от лондонских изданий. Второй удар «Колоколу» был нанесен позже Михаилом Александровичем Бакуниным. Однажды после обеда мы сидели все вместе, когда почтальон позвонил, и Герцену подали огромное письмо. Оно было от Бакунина, который писал из Америки, описывал свое бегство из Сибири, сочувствие к нему в Америке.
Приезд Бакунина в Лондон – Посланные Жонда – Нефтали – Неожиданная встреча – Потебня
Бакунин выражал надежду быть скоро в Лондоне и помогать обоим друзьям в их пропаганде, сотрудничать в «Колоколе» и прочее. Дочитав письмо, Герцен задумался и сказал Огареву: «Признаюсь, я очень боюсь приезда Бакунина, он наверно испортит наше дело. Ты знаешь, Огарев, что о нем говорил в 1848 году, не помню, Коссидьер или Ламартин? "Notre ami Bacounine est un homme impayable le jour de la Révolution, mais le lendemain il faut absolument le faire fusiller, car il sera impossible d'établir un ordre quelconque avec un pareil anarchiste"»67.
Огарев был согласен с Герценом и думал тоже, что Бакунин не удовлетворится их пропагандой, а будет настаивать на деятельности по образцу западных революционных течений. Вдобавок Бакунин на Западе всегда представлялся защитником Польши. Герцен и Огарев тоже сочувствовали Польше в связи с ее испытаниями, но они не сочувствовали аристократическим привычкам поляков, их отношению к низшим классам и прочее. Что касается Бакунина, то он ничего не видел и не задавался никакими вопросами.
Я очень хорошо помню первое появление Бакунина в нашем доме; вот как это произошло. Был девятый час вечера, все сидели за столом, а я по нездоровью обедала в той же комнате, лежа на диване. Услышав громкий звонок, Жюль побежал к входной двери и через несколько минут возвратился в сопровождении посетителя; то был Михаил Александрович Бакунин. Не помню, говорила ли я раньше о его наружности. Он был очень высокого роста, с умным и выразительным лицом, в его чертах было много сходства с типом Муравьевых, с которыми он состоял в родстве.
При появлении Бакунина все встали. Мужчины обнимали друг друга, Герцен представил Бакунину детей и Мейзенбуг, которая случайно обедала с нами. Поздоровавшись со всеми, Бакунин подошел ко мне. Вспомнил о нашем свидании в Берлине незадолго до дрезденских баррикад, где он был взят и передан австрийцам. «Нехорошо лежать, – говорил он мне с оживлением, – выздоравливайте, надо действовать, а не лежать!»