Когда Гарибальди в сопровождении Герцена вошел в дом, Мадзини вышел ему навстречу, и они дружески пожали друг другу руки. Начались представления некоторых лиц, не известных еще Гарибальди; потом – обмен приветствии со всеми. Вошли в гостиную, но не успели хорошенько разговориться, как вошел Жюль и доложил, что кушать подано. Герцен так распорядился потому, что знал, что Гарибальди не мог долго оставаться у нас. За обедом Гарибальди казался очень доволен, даже весел.
– Как мне хорошо у вас, Герцен, – говорил он, – тут нет ни этикета, ни стесненья; кругом друзья, итальянцы. Даже в выборе блюд и вин я узнаю внимание друга Герцена; он хотел напомнить мне мою родину.
Когда подали марсалу, Гарибальди встал с бокалом в руке. Лицо его просияло присущим ему выражением любви и кротости.
– Была печальная эпоха, – сказал он, – когда Италия, скованная, дремала, чувствуя свое бессилие; один человек не спал. Этот человек – Мадзини, мой учитель; он разбудил нас, я пью за его здоровье!
Тогда всё зашумело, загремело, все встали со своих мест, чокались, говорили с оживлением, у многих были слезы на глазах. То, чего так пламенно желала партия Мадзини, совершилось публично. Потом было сказано немало речей, не забыли и Россию. Ей предсказывали блестящую будущность, провозглашали тосты за осуществление всех этих пожеланий. Потом перешли опять в гостиную. Там стояло уже мороженое, о котором я говорила. Старик-итальянец, подавший его, схватил руку Гарибальди и прильнул к ней губами. Он крепко жал ее обеими руками и говорил сквозь слезы, что сражался с Гарибальди в Неаполе. Тот обнял старика и улыбнулся ему своей особенной улыбкой. Старик удалился, сказав, что теперь может спокойно умереть: желание его увидать еще раз Гарибальди наконец исполнилось.
Вдруг меня вызвали в переднюю. Там стоял хозяин нашего дома. «Пожалуйста, представьте меня генералу», – сказал он мне. Но я не решилась беспокоить дорогого гостя и испугалась неудовольствия Герцена. К счастию, последний в эту минуту вышел, я передала ему просьбу доктора Клартона. Герцен тоже отказался исполнить просьбу англичанина. Тогда последний отважно вошел в салон сам и представился Гарибальди, а затем попросил последовать за ним в сад, чтобы посадить там одно деревце. Герцен не хотел этого допускать, говорил, что у Гарибальди болит нога; но последний уже встал и сказал с добродушной улыбкой, что готов исполнить это желание.
Я проводила Гарибальди в сад, там уже был Клартон, опередивший нас, и деревце там было, и ямка уже была готова. С тех пор дом наш стал называться