Между прочим доктору рассказали и о старой болезни Герцена, но Шарко перебил рассказ, заметив:
– Да у меня у самого диабет. Это мы будем после лечить.
Однако попросил приготовить ему стклянку для анализа и с этого дня постоянно брал по две стклянки в день.
На другое утро Шарко опять выслушал грудь больного и сказал:
– Надобно опять ставить вантузы. У вас воспаление в левом легком, но это не важно. Воспалено самое маленькое место.
Мне было очень больно, что он сказал это при Герцене, потому что я вспомнила, что Александр Иванович говорил всегда: «Я умру или параличом, или воспалением легких».
Все изумились неосторожности Шарко.
С этого дня больной каждый раз спрашивал доктора:
– Воспаление распространяется?
И Шарко отвечал:
– Нисколько.
В понедельник больному стало немного лучше; ему поставили шпанскую мушку, она не натянула. Доктор велел поставить другую, повыше. Та немного соскользнула и произвела мелкие пузырьки. Снимать мушку мне помогал Вырубов. Наташа, хотя и была со мной днем, но, сама больная еще, мало могла помочь. Ольга же редко входила к отцу; она находилась с Мейзенбуг, в комнатах, отдаленных от комнаты Александра Ивановича.
Когда Вырубов сел подле больного, то нашел его очень взволнованным. Александр Иванович сказал ему:
– Меня держат точно помешанного, не сообщают никаких новостей. Скажите мне, отдали Рошфора под суд или нет?85
– Отдали, – отвечал Вырубов.
– Сколько голосов?
– 234.
– Против скольких?
– Против 34.
Жар начал спадать.
На следующее утро доктор остался очень доволен. Несмотря на это, провожая его, я спросила:
– Не вызвать ли сына Герцена?
– Если понадобится, я вам скажу, но до сих пор не вижу ни малейшей опасности.
Во вторник доктор нашел, что жар усилился, а когда приехал вечером, то сказал:
– Сегодня вечером даже пульсация не возвысилась. Это шаг вперед. Если завтра пойдет так же, то я положительно скажу вам цифру.
У всех нас воскресла надежда.
В ночь на среду Герцен снова стал волноваться так сильно, что не мог найти себе места, сердился и беспрестанно говорил:
– Боль нестерпимая, боль нестерпимая.
Послали за Шарко, по-видимому, он не ждал этой перемены и, осмотрев больного, сказал:
– Теперь можете выписать сына: если он приедет понапрасну, то может только порадоваться с нами.
Затем велел поставить больному на грудь шпанскую мушку и уехал.
Герцен согласился с трудом и всё говорил:
– Они все делают вздор.
Тогда я была не в состоянии размышлять и критиковать действия Шарко, у меня хватало только сил исполнять его приказания, теперь же я вполне согласна с Александром Ивановичем…