Дверь дернулась, и мне показалось, что она сейчас вылетит…
Правильно показалось. Через секунду она и вылетела… от удара о бетон взлетно-посадочной полосы. В одно мгновение в багажном отделении образовалось что-то вроде аэродинамической трубы, и часть груза вымело напрочь. Нас с собакой прижало к стене и друг к другу. Но скорость постепенно падала, я различил бегущий асфальт и даже, краем глаза, заметил мигалки пожарных машин, мчащихся к самолету. Кажется, сели. Только вот куда?
В классической литературе именно на этом месте герой теряет сознание. А я всего лишь как следует приложился лбом о чей-то чемодан, заработав огромную неэстетичную шишку в качестве награды за добрый поступок дня.
Боль от удара отрезвила меня, прогнав остатки страха. Я отчетливо понял, что у меня есть всего пара секунд. Как только самолет окружат пожарные, спасатели и прочие — шансов не будет. Значит — только сейчас, пока они едут. И пока мы чуть-чуть едем.
Я похлопал лабрадора по холке, шагнул к дверному проему, и с коротким: «Господи, спаси!» сиганул наружу.
Бетон ударил по ногам, я сгруппировался и, гася инерцию, покатился прочь. Такой побитый, оборванный и здорово напуганный колобок. И от Папы убег, и от Интерпола убег. И от смерти, кажется, тоже? Уже отползая в полутьму, под защиту какого-то хозяйственного блока, я заметил большую, светящуюся надпись: «Shiphol». Я в Нидерландах! Да здравствует королева!
…В большом зале вещали две плазмы: одна на местном языке, которого я не знал (хотя, при большом желании, разобраться мог, он очень похож на немецкий), другая на международном английском. Передавали спортивные новости. В данный момент, да простит меня Великий Футбольный Дух, мне было абсолютно фиолетово, как сыграл «Арсенал». Мозг занимали совсем другие проблемы. И первая — как отсюда выбраться. Дверь наружу — вот она, совсем рядом. Через ее стеклянные створки видны огни проезжающих машин. Там — Голландия, страна немыслимой свободы. Свободы, которая даже не снилась Америке. Страна, где можно «забивать косячки», вступать в однополые браки, писать на улице, на глазах у всех, в открытые писсуары — неземное, должно быть, наслаждение. Можно умереть по собственному желанию, можно не работать и даже можно быть идиотом, никто тебя за это гнобить не будет. Идиотов здесь не называют идиотами. Они — умственно иные. Оценили толерантность формулировки? Проблема в том, что до этой свободы еще надо было добраться. Дверь, которая к ней вела, круглосуточно охранялась двумя рослыми, подтянутыми полицейскими и находилась под прицелом видеокамер. Без шенгенской визы даже из транзитного зала не выпустят: «Но импосибсл…»