Шла вторая половина дня. Саксонцы, бывшие с утра в сражении и уже не раз ходившие в атаку у Семеновского, а теперь стоявшие под русским огнем, один за другим стали вытаскивать из рюкзаков сухари – неприкосновенный запас, который Тильман строго-настрого запретил трогать. Теперь же генерал наблюдал за этим спокойно. Один Бог знал, сколько каждому из его всадников еще оставалось жить. Сам же Тильман и его адъютанты подкрепились утром хорошим кофе и более весь день уже ничего не ели.
Латур-Мобур, который расположился со штабом за уланами Рожнецкого, постоянно слал к Лоржу и Тильману своих адъютантов и ординарцев со всевозможными приказами. Тильман был очень раздражен таким способом управления войсками и считал себя вправе распоряжаться частными перемещениями своей бригады. По мере того как саксонцы стали нести все более серьезные потери, не имея возможности хоть сколько-нибудь укрыться, его раздражение стало возрастать. Когда перед ним вновь предстал один из адъютантов Латур-Мобура, Тильман в бешенстве прогнал его. Разгоряченный, генерал поскакал прямо к Латур-Мобуру и в резких словах заявил, чтобы этот адъютант держался от него, Тильмана, подальше, так как в противном случае он заставит его убраться с помощью клинка. Латур-Мобур поспешил смягчить ситуацию. Мало-помалу остыл и Тильман. Тем более что в третьем часу русские снаряды стали почему-то все реже попадать в саксонцев. Перелетая через них, снаряды чаще поражали вестфальских кирасиров, нанося им большие потери[1861].
В эти часы огромные потери несла и легкая кавалерия Пажоля. Во время объезда своей дивизии, когда Пажоль рассуждал с командиром 16-й легкокавалерийской бригады Ж.-Ж. Сюберви о том, где именно французская армия будет расквартирована после победы, разорвавшаяся русская граната убила их лошадей и ранила командира бригады[1862]. Кавалеристы Пажоля простояли под огнем несколько часов, так и не дождавшись приказа об атаке. Неся потери, они тем не менее не теряли присутствия духа и даже демонстрировали своеобразную удаль. После того как конь командующего прусским сводным уланским полком майора К. фон Вердера рухнул перед фронтом солдат вместе с наездником, майор поднялся как ни в чем не бывало, продолжая держать в зубах трубку, которую курил[1863].
Возможно, что 3-й кавалерийский корпус нес меньшие потери от русского огня, чем 2-й и 4-й, но его солдатам так не казалось. Уже в первой половине дня снаряды с «большого редута» стали достигать рядов 3-го кавалерийского корпуса. «Несколько орудий вражеского редута, – вспоминал Комб, – огонь которого был в основном направлен на артиллерию, стоявшую на нашем правом фланге, обстреливали и нас. Все ядра рикошетом попадали в наши ряды, и мы ожидали их с саблями на плече. Мы оставались в этой ужасной позиции в течение 6 часов»