Гвидо подобен ночному ветру. Массони сам так говорил. Гвидо – буйство стихии, как пожар, как ураган, и никто не знает, куда он нанесет следующий удар. Гвидо не знает страха.
Так почему же я скорчился и застыл, словно пташка, зачарованная взглядом змеи? Скрипка меня не укусит. Чего ее бояться? Сейчас она нема; только когда скрипка играет, ее музыка…
Значит, музыки стоит бояться?
О да. О да!
Музыка – это то, что растет у тебя внутри, и давит, и грозит вырваться и заполнить всю комнату, весь мир. Но стоит выпустить хоть одну ноту – и бам! бам! – тяжелая рука Панзони, пастуха с Корфу, бьет по губам и загоняет музыку обратно в горло, или дает подзатыльник, и ты летишь носом в землю, и в рот тебе забивается песок, и искры боли пляшут перед глазами. Панзони умеет слышать музыку, когда она еще не родилась, когда лежит у тебя под солнечным сплетением, давит, словно переполненный желудок; не успеваешь пропеть и ноты – он уже тут как тут. Тебе шесть или семь, ты пасешь овец в каменистых холмах, наедине с камнем, ветром и овцами, глупыми четвероногими комками пушистой шерсти; ты садишься на камень, начинаешь петь то, что не осмеливался спеть у него в хижине – но и тут он бесшумно вырастает за спиной, отвешивает затрещину, и ты летишь, кувыркаясь, по склону вниз.
Со временем ты учишься. Учишься тому, что напевать себе под нос – верный способ получить взбучку, что стоит засвистеть – и тебя вышвырнут за дверь, в ночной холод, и оставят скулить под дверью до рассвета. Чувствуешь, как музыка растет внутри, но не решаешься пропеть и первый слог, ибо черные блестящие глаза Панзони устремлены на тебя: он все ведает, он ждет. Так ты постигаешь: музыка – страх, музыка – боль. И где-то глубоко внутри тебе ясно: когда вырастешь большим и сильным, музыка станет яростью и местью. И ждешь.
Ты понимаешь Панзони, зачем он так поступает. Панзони знает, что музыка внутри делает тебя примечательным – иными словами, тебя начинают замечать; а Панзони не нужно, чтобы его замечали. Еще пойдут в округе слухи о мальчишке пастуха, что может напеть любую арию из любой оперы, насвистеть любой скрипичный концерт, едва его услышав – а ему такое вовсе не нужно. Панзони – контрабандист, его ремесло требует тишины. И сам он, и его овцы, и мальчишка Гвидо должны сливаться с бурыми горами и тенями на холмах. Музыка, живущая в груди и в мозгу тощего, покрытого синяками Гвидо – словно мощный маяк, способный высветить и раскрыть его делишки; свет нужно погасить, сам маяк уничтожить.
«Не оглядывайся, не оглядывайся!» Будь ты проклят, Массони, будь проклята, скрипка: зачем вы заставили меня оглянуться назад?!