Я, Гвидо, темными тропами и закоулками пробираюсь из города прочь, туда, где откроется мне волшебство скрипки. Ни одна живая душа не услышит, как я исторгну из нее первый звук: кто попробует подслушать, того я убью на месте. Убью любого, кто посмеет навредить моей скрипке, кто попытается ее у меня отнять. Этот город больше не увидит Гвидо, больше о нем не узнает; теперь ему предстоит жить без обреченной борьбы с музыкой… музыкой… Что это? Кто-то поет вдалеке, под серебряной луной – напевает хмельным голосом старинную песню. О боже! А теперь кто-то насвистывает на автостоянке. Остановись, прислушайся – и услышишь…
Я останавливаюсь, смотрю вниз, в долину, потом перед собою, на склон соседнего холма, и слушаю так, как не вслушивался никогда прежде; и вдруг делаю великое открытие, из тех, одновременно с которыми понимаешь, что это знают и всегда знали все, кроме тебя. Сколько раз я слыхал, как люди говорят: «поют провода», «музыкально журчит вода», «мелодичный смех»! Но все эти годы я сражался с музыкой – и не знал, не позволял себе ни расслышать эти слова, ни понять.
Но теперь слышу. Скрипка стала моей – и с ее появлением что-то во мне изменилось. Я слышу, как неумолчно поет этот город, даже во сне; знаю, что тихое пение струилось бы среди холмов, если бы Рима никогда и не существовало, и будет струиться, когда Рима не станет.
Словно у меня теперь новые уши, а с ними обновились и разум, и сердце. Утром, думаю я, когда проснется мир, я услышу… услышу… здесь мысль моя останавливается, пораженная размахом и величием того, что предстоит мне отныне ощущать.
Я иду в свое тайное убежище. «Студия Гвидо!» – думаю я и смеюсь. Строители нового шоссе отрезали участок старой, извилистой городской улочки, петлявшей вверх по холму. Почти на самой вершине холма стояли два домика, выстроенные так, как строят итальянские крестьяне: ставят четыре каменные стены, пространство между ними засыпают землей, сверху кладут гипсовый купол, когда гипс затвердевает, убирают землю. Такие домики могут стоять тысячу лет. Те два, о которых я знаю, почти скрылись под насыпью там, где шоссе взбирается на холм и, петляя и изгибаясь, спускается с него к соседнему холму. Эти домики я обнаружил однажды, убегая от полиции. Выскочил из полицейской машины, перемахнул через ограждение, бросился бежать вниз по насыпи, попал ногой в какую-то нору – а нора оказалась окном. Второй дом, стоявший за первым, полностью скрылся под землей, но их соединяет дверь. Две комнаты в холме – и никто не знает о них, кроме Гвидо.