Я поднимаюсь по шоссе на вершину холма, останавливаюсь здесь и смотрю на спящий город. Город поет во сне – и не только он: весь мир полон музыки, и вся она для меня, Гвидо. По крайней мере одно не изменилось: был ли мир против Гвидо, или Гвидо против мира – всегда я был центром, а мир вращался вокруг меня. Так и теперь, только теперь он вращается под музыку. Я смеюсь этой мысли и смотрю на дорогу, ожидая, когда стихнет поток машин: я осторожен и не хочу, чтобы кто-то заметил, как я спускаюсь по насыпи. Я…
…слышу ноту – новую ноту, от которой замирают и умолкают на миг все остальные голоса.
Не только слух, но и зрение, и осязание – все чувства разом охватывает нечто новое: какая-то исполинская приливная волна, полная великой силы и великого покоя.
Миг – и снова я стою на шоссе, у ограждения, прижимая к себе скрипичный футляр, и смотрю в небо. Но я стал другим. Точнее… другим стало значение слова «Я».
Со всех концов города, точно отдаленный гром, несомый ветром, доносится скрежет металла, грохот взрывов, гудение огня. В этих звуках нет музыки, так что на них я не обращаю внимания, а смотрю лишь на то, что падает на меня с неба. Серебристый шар, а под ним – четыре машины вроде танков, но с длинными, сложенными вместе суставчатыми шеями. Из четырех голов, аккуратно прижатых друг к другу, несется низкий гул; если не считать этого, шар движется совершенно беззвучно.
Я скидываю пальто, и оно падает наземь. Открываю футляр, хватаю скрипку и с силой бью ею по ограждению, так что вылетают все четыре колка. Стремительным движением срываю и отбрасываю струны. Теперь передо мной только гладкий изогнутый корпус на черном грифе, словно на лебединой шее.
Быстрее ветра, так, как в жизни не бегал, мчусь вниз по склону холма. Мне точно известно, кто меня встретит, когда и в каком месте. Это старая «Испано-Сюиза» с широкими блестящими крыльями и большими желтыми фарами; за рулем женщина. Я вижу, как мчится эта машина, по самой середине дороги мчится ко мне. Тормозит, но не останавливается. Я прыгаю на бампер, цепляюсь коленом за выступающую фару, хватаюсь за решетку радиатора. Водительница уже гонит по холму вверх – быстрее, быстрее, выжимая из мощного мотора все возможное.
Сила ускорения делает меня меньше и свободнее. Я привстаю, ставлю одну ногу на капот, другую на радиатор, поворачиваюсь, придерживаясь за выступающую фару рукой. Все происходит очень быстро: едем мы секунд двадцать, быть может, двадцать пять. Мы уже на вершине холма, наша скорость – восемьдесят километров… девяносто… Кто делает все эти наблюдения и вычисления? Кто отмечает скорость, наклон шоссе, взаимное расположение автомобиля и серебристого шара, кто высчитывает, насколько мы должны сблизиться, прежде чем проломим ограждение? Какая разница! Это происходит само: каждый легчайший поворот руля, каждое мельчайшее мое движение на капоте «Испано-Сюизы», под ураганным встречным ветром – часть этих вычислений; я знаю это, знаю спокойно и буднично, без удивления, ибо все эти вычисления – мои. Я точно знаю, что делаю, знаю, как и зачем; сомнениям, неуверенности, страху нет места в этом новом «Я».