— А как вас зовут? — поинтересовался он. — Простите за любопытство.
— Ничего, можно, — ответил старик, не поворачивая головы. — Платон Акимович.
И тут будто молния сверкнула перед глазами Толбуева. Он наконец-то вспомнил, где его видел! Этот гордый профиль. Да в книге же о древних волхвах и магах, в той редкой книге о чаромутии языков, которую он с таким трудом раздобыл в лингвистических архивах академии. Там был рисованный портрет автора, выполненный каким-то неизвестным художником девятнадцатого века.
— Лукашевич? — все еще не веря своим глазам, потрясенно произнес Велемир Радомирович.
— Именно, — подтвердил старик.
— Быть не может!
— Может.
Ну, если такие дела, если сам великий, самобытный и незаслуженно забытый исследователь Праязыка сидит сейчас рядом с ним, то тогда нет ничего удивительного и в том, что белая вдова вполне может оказаться его женой Леной. В этом реально-виртуальном мире все возможно. Даже встречи с давно ушедшими людьми. Утерявшими свой язык.
— А вас, значит, выпустили из «желтого дома»? — совсем уж глупо спросил Велемир Радомирович.
Старик посмотрел на него и впервые, кажется, улыбнулся. А то так и носил на себе лицо как застывшую маску.
— Я там и не был никогда, — сказал он.
— Но… Я же читал вашу биографию. Современники об этом пишут. И в письмах Гоголя сказано, что он навещал вас там. Как же так?
Велемир Радомирович ждал ответа, но старик молчал. Так прошло минуты три. Потом, наконец, тот произнес:
— Это мой прапрадед. Гоголь его навещал, не меня, к сожалению. Но я рад, что вы, молодой человек, храните память о Лукашевиче. Таких людей и тогда-то было мало, а теперь, наверное, и вовсе нет.
Вот все и разъяснилось. Толбуев вздохнул с некоторым облегчением. А то вновь чуть с ума не сдвинулся.
— Вы даже не представляете, как я рад нашему знакомству! — с душевным порывом сказал он. — Нам есть о чем поговорить. О многом. Я ведь тщательно изучал труды вашего предка. И считаю, что он во всем абсолютно прав. Ведь это он, приоткрывая завесу языкотворения, речесмешения, сакрального знания, объяснил технологию древних жрецов, погрузивших мир в чаромутие. И практически открыл Праязык?
— Верно, — согласился старик. И, тщательно подбирая слова, словно ему было тяжело говорить, добавил: — Еще он говорил в своих трудах, что ближайший к первобытному языку — язык малоазийских славян, и, судя по остаткам, полабский. А из живых языков — лужицко-сербский… Добавлял при этом, что из русских наречий все драгоценны, но более печати первобытности в малорусском.
— Язык до Киева доведет? — улыбнулся Велемир Радомирович.