Ветхий старик произнес:
— Да. Мой прапрадед сделал именно такой вывод… Славянский язык — язык первобытного мира, древности незапамятной… Богатство его равняется богатству языков чаромутных, всех вместе взятых… Бог сохранил его неприкосновенно или пощадил от чаромутия на память всему роду человеческому. И мы многие тысячелетия прожили не чужим, а своим умом и разумом… Вот что главное.
— Им проделан титанический труд в сравнительной лингвистике, открыты тайные истины языкознания, — согласно кивнул Толбуев. — Он, наверное, первым заметил, что мы употребляем «огреченные» или «олатиненные» слова, нимало не подозревая, что они взяты греками и римлянами из нашего же языка, а потом чрез них нам же переданных в искаженном виде! Это горестно и доказывает только страдательное положение славянских народов с незапамятных времен. Да, мы принимаем в свой язык нередко свои же искаженные, мученические слова, которых вовсе не в состоянии опознать. И заново учимся на могилах наших предков замерзшими их словами. История целого мира не представляла себе ничего подобного…
Вздохнув, он добавил:
— Но несомненно и то, что носители русского и других славянских языков, я подразумеваю тут Праязык, обладают сильнейшей устойчивостью к «идеологическому» воздействию, ко всякого рода попыткам управлять «сверху», которые непременно строятся на том или ином искусственном языке. И несомненно, что в еще большей степени такой устойчивостью обладали раньше.
— Интересна и такая его мысль, — тихо сказал Платон Акимович. — Славянские языки отличаются от прочих тем, что в них каждое имя в названии предмета имеет два смысла… Первый есть внешний, то есть имя вещи или предмета, а второй внутренний, означающий свойство или качество сего же самого предмета… для узнания которого нужно читать слово в обратном порядке… Но сбудутся ли его пророческие слова о первобытном славянском языке… который вновь станет единым языком обновленного человечества?
— Если устоит мир, — отозвался Велемир Радомирович. — А это возможно лишь в том случае, если не произойдет построение на земле Нового Вавилона.
— Вы знающий человек, — улыбнулся старик. — С вами интересно, но теперь давайте просто помолчим… Мне трудно много разговаривать. Я и так за весь день всего несколько фраз произношу, а тут — вон сколько…
— Хорошо, хорошо, — поспешно согласился Толбуев. — Отдыхайте. Да и мне пора. Здесь, неподалеку… Еще успеем пообщаться.
И он, встав с лавочки, нагнулся к роднику, прямо в ладони зачерпнул живительной воды и с наслаждением утолил жажду. А затем отправился через овраг на кладбище. Уже с новыми силами, как бы окрепнув и вдохновившись на любые свершения и испытания… А незримая и неслышная тень, притаившаяся на лестнице, скользнула вслед за ним.