Маленькое зло, небольшая беда, легкая горесть — воронка, непременно превращающаяся в водоворот…
Впрочем, вряд ли мама поняла это, хотя звериным чутьем над разоренным гнездом почуяла и стала крутиться на месте, разбрасывать, перелистывать… пока не отыскала то, что искала: из академического издания «Пиквикского клуба» выпали старые, холостяцкой поры, фотографии: на одних — на покрытом ковром широченном диване возлежали юные одесские гении, чередуясь, как бемоли, с цвета слоновой кости — ввиду старения снимков — белокожими пышнотелыми русачками; на других — уставясь в объектив, сидели выпускники гимназии, университета, сослуживцы — кое-кто уже с аккуратно вырезанными лицами, и, наконец, на третьих — запечатлен был отыскиваемый ею эпизод.
Бахвалился ли папа или исповедовался, предъявляя молодой жене свидетельства безвозвратно ушедшей жизни, сказать трудно, факт лишь, что был услышан: дело в том, что в день встречи челюскинцев, торопясь куда-то, он ухитрился пересечь оцепленную улицу Горького и на самой ее середине встретился с двигавшимся навстречу Генеральным прокурором; тот улыбнулся, протянул руку, спросил — уж не о преферансе ли? — Папа ответил улыбкой, рукопожатием, удачным «экспромтом»… Оба расхохотались, разминулись — папа остался доволен Обвинителем, а истомившиеся корреспонденты — нежданными кадрами… Парочку этих снимков и послал, подписав, Прокурор моему отцу; тот, в свою очередь, сунул куда подальше: к забытым пассиям и сгинувшим гениям, к тем своим однокашникам, чьи имена — не видя лиц — он уже не в силах был восстановить…
Лишь мама знала, помнила, отыскала… Вложив свидетельства дружеской встречи в конверт и написав просительное, но вышедшее дерзким письмо, она отправилась в Прокуратуру. Вернулась она нескоро…
Я плохо помню себя в эти часы: только долгую, мучительную икоту, торчание, пока не стемнело, на балконе да голод — в доме, славившемся своим изобилием, я не смог отыскать даже куска хлеба… лишь крабы, купленные когда-то Дуней и отвергнутые папой, считавшим, что не следует есть то, что никто не берет, высились пирамидкой среди лекарств и пустых коробок на дне серванта. Теперь мир рухнул, но крабов, несмотря на нарастающий голод, я так и не попробовал…
…Проснувшись ночью в мокрой постели, я некоторое время неподвижно лежал вне себя от позора и ужаса, потом, не зажигая света, выбрался в коридор — в ванной лилась вода, в кухне на конфорке калились щипцы для завивки, дверь в туалет была открыта, на ручке висели дамские панталоны…
Прикрыв не до конца дверь, я, раскачиваясь взад и вперед, попикал и, так же крадучись, даже не спустив воды в унитазе, возвратился в детскую, однако страх и любопытство пересилили страх и стыд, и я, еще более таясь, отправился на поиски мамы. Ее я отыскал в столовой перед большим напольным зеркалом, в черной комбинации, в чулках, на каблуках, внимательно разглядывающую себя..» Меня она не заметила: чуть разведя ноги, она медленно откинула назад голову, полуприкрыла глаза и влажными, расслабленными губами негромко сказала: — Шлюха…