И вдруг меня озаряет: господи, да ведь это же Мише готовилось грядущее место во главе нового отдела! Ведь вот куда прочил его Валерий Ефимович, исподволь, вопреки своим правилам, намекая ему на близость головокружительных перемен и давно заслуженного взлета. Да что там намекая, очевидно убеждая его в этом, к этому подготавливая, — ведь не мог же Миша, столь осторожный и насмешливый в прогнозах по поводу собственного будущего, так опрометчиво решиться на откровенную радость и на экивоки относительно лучезарных надежд. Жгучее чувство вины пронизывает меня. Невольная тщеславная радость кажется мне преступной. Мистическая тень предательства, понимаемого со школьной непосредственностью, да и презираемого со всею непримиримостью младших классов, возникает из тайных глубин сознания. При свете дня оно же логично устанавливает совершенную беспочвенность ее появления: в самом деле, разве пять минут назад я подозревал о возможном своем назначении, разве сделанное мне предложение обосновано какими-либо моими амбициями, спровоцировано стремлением выбиться и обойти друзей? Самые эти мысли сделались мне доступны лишь несколько дней назад, во время Мишиного припадка откровенности. И все же до конца оправдаться перед самим собой, побороть досадную смуту никак не удается.
Причины моего замешательства, конечно же, неведомы моим благодетелям, они по-прежнему расценивают его как излишнюю осторожность и неверие в собственные силы. Вот почему в соответствии с наигранной схемой беседы поощрительной инициативой овладевает Леонид Павлович. Он говорит убедительно и сердечно, что хотя смущение мое понятно и вполне резонно, ему тем не менее не следует так уж доверять, потому что нерешительность и привычка к одному насиженному месту — это ведь, в сущности, обыкновенная боязнь. Да, да, обыкновенная, ничуть не благородная. Хотя и склонная укрыться плащом благородного страдания. От кого же я слышал уже эти слова не далее чем сегодня? Ну конечно, от Маши, с ума сойти, какие разные люди прибегают к одним и тем же доводам. И опять появляется передо мной угнетенный обидой лик ответственного секретаря, невозможно поверить: неужели до самой нынешней минуты он не ведал, что должность, которую он готовит для Миши, предлагается мне? Очевидно все же, что происходили в руководстве нешуточные дискуссии, туда и сюда ходил маятник высокого предпочтения, и мнилось терпеливому Валерию Ефимовичу, что отсутствие единого мнения, как всегда, обернется в пользу того, кто умеет ждать и не спешить. А кто же еще лучше его это умеет? Только вот нежданная решительность редактора — та самая, о которой я молчаливо догадывался — взяла верх.