— Ну и что? — приступает он ко мне. — Что ты им ответил? Как собираешься кадры подбирать в свой отдел?
— Коля! — с досадой обрываю я его. — Куда ты гонишь картину? Какой отдел? Какие кадры? Я же еще не дал согласия! И дам ли — это еще бабушка надвое сказала!
Я могу сейчас сотворить крестное знамение, в Колиных глазах моя искренность, моя совершеннейшая растерянность все равно выглядит лицемерным кокетством.
С чувством вины я спускаюсь по лестнице, замечая в огромных окнах, что на бульваре уже вечер. С минуты на минуты вспыхнут фонари. Господи, как счастливы мы были на этих бульварах, практиканты и стажеры, юные гении в самодельных джинсах, ссорившиеся насмерть, если уж ссорившиеся, не из-за девушек и не по поводу футбольных предпочтений, а по соображениям высшей эстетической или исторической принципиальности, например, о послевоенной московской архитектуре или же о том, кого считать истинным победителем Бородинской битвы — Кутузова или Наполеона.
От той благословенной поры осталось у меня обыкновение, теперь уже обременительное, а тогда естественное и разумное, жить не сегодняшним днем, а предчувствием завтрашнего, ожиданием свершений и событий, которые непременно произойдут, не могут не произойти. При этом ни у кого из нас не было обдуманного тщательно плана жизненных завоеваний, иметь такой план посчиталось бы, чего доброго, зазорным делячеством, планы, само собою, подразумевались глобальные, честолюбивые и неопределенные. Они опьяняли и озаряли бедный наш быт призрачным светом, в котором, как в питерских белых ночах, слегка расплывались черты реальности. Вероятно, ни по чему другому я не тоскую с такой силой, с таким безысходным чувством необратимости, как по этому баснословному оттенку сенсационности, фантастичности, игры, которым были отмечены цвета нашей юности. Выходит, что это самое предощущение жизни и было на самом деле самой настоящей, самой полнокровной, самой богатой чувствами жизнью, о какой только можно мечтать. А то самое будущее, которое, как подразумевалось, обязано было развернуться панорамой блестящих дел и неизгладимых впечатлений, вытянулось наяву нескончаемым коридором обыденности, властно подчиняющей себе, подгоняющей под свой колер любые впечатления и дела. И самое главное теперь — уразуметь раз и навсегда, что эта самая вереница будней и есть твоя единственная, неповторимая жизнь и другой уже не будет. Не наступит никакого такого чудесного завтра, которое могло бы вознаградить тебя за труды и тусклость сегодняшнего дня, хватит себя обманывать! А если чему-то все же суждено произойти, то сколько можно ждать, пусть происходит теперь, пришло время! Вышли сроки!