— Не спорю, подумать надо. Мы тоже думали. Советовались, как говорится, с товарищами. Жениться и то с кондачка не следует, а это, брат, материя посерьезней женитьбы. Однако и колебаниям особо не поддавайся, не изводи себя понапрасну. Решать тоже надо уметь. Тут тебе и мужество, и наука. Даю три дня сроку. И три ночи соответственно, как в сказке. Хочешь — спи, хочешь — не спи, размышляй, советуйся, на кофейной гуще гадай, на картах — твое дело. Поступай как знаешь. Но чтобы в четверг до пяти часов дня я уже точно знал о твоей твердой и бесповоротной резолюции. Сомнения приравниваются к отказу. Неуверенность рассматривается как трусость. По рукам?
Я согласно киваю, встаю и в полнейшем душевном смятении, в состоянии совершеннейшего шатания и разброда с фальшивой решимостью жму редакторскую мягкую руку.
* * *
В коридоре, выйдя из высоких дверей, я натыкаюсь на Колю Беликова. Скорее всего он болтался здесь без всякого дела, слишком уж мое появление его смутило, теперь он пытается напустить на себя чрезвычайно занятый вид — я не хочу щадить его самолюбия.
— Ты тоже сюда, Николай Дмитрич? — удивляюсь я невинно. — Тебя что, тоже вызывали?
Коля мнется и тем окончательно убеждает меня, что поднялся сюда, верный своему обычаю мозолить глаза начальству, попадаться ему на дороге, вступать с ним в необязательные мимолетные контакты где-нибудь в столовой за обеденным столом или же в парке редакционного дома отдыха. При прежнем редакторе такое поведение целиком себя оправдывало, не потому, что тот вообще нуждался в шутах, просто Колино шутовство, перемешанное с простодушной настырной лестью, к тому же в соединении с Колиной специализацией в области отечественной истории, пришлось ему по сердцу.
— А тебя? — отвечает Коля вопросом на вопрос, и в глазах его читается опять же простодушная и потому простительная в своей откровенности надежда, что на мою голову тоже обрушились неприятности: все легче за компанию. — Вдували?
Самое удивительное в том, что ради солидарности с Колей я и впрямь согласился бы явиться сейчас жертвой начальственного гнева. Однако на лице моем отражены совсем другие чувства.
— Да нет, — признаюсь я и, понимая, что совершаю глупость, рассказываю Коле о разговоре с редактором. — Вдувать не вдували, но озадачили еще больше.
Колины губы дрожат от обиды. Он почти ненавидит меня теперь за такой внезапный поворот в моей судьбе, за тот шанс, который выпал мне, человеку, с его точки зрения, вовсе легкомысленному, никогда не умевшему наладить с руководством внеслужебные сердечные отношения.