Он наливает себе коньяку и выпивает один, никого не приглашая и не дожидаясь, словно досадуя на самого себя за внезапную горькую искренность. В эти мгновения краткой отверженности Миша делается особенно красив, так что у меня даже возникает сомнение, уж не нарочно ли завел он сам себя до степени такого откровенного мужественного расстройства. До того, что пришлось ему, пренебрегая учтивостью гостя, резануть мне правду-матку в глаза. И как мне теперь доказать, что она вовсе не справедлива? Что никогда мое честолюбие не соотносилось с размерами кабинета, с обилием телефонов, белых, кремовых, корректно-черных, с клавишами, как у пианино, с денщицким тоном шофера: «Во сколько подавать?» Правда, в другом, в том, что за время моей командировки и впрямь, очевидно, возникли некие новые возможности, новые манящие перспективы, которые выбили Мишу из привычного легкого, иронического состояния духа и заставляют не только думать о себе беспрестанно, но и говорить, что, как известно, нерасчетливо — не дай бог сглазишь.
— Ладно, — вновь улыбаясь, сдается Миша, — что пардон, то пардон. Ни слова больше о делах. Простите, Маша, дурацкая привычка, как у лесорубов: в лесу — о бабах, с бабами — о лесе.
— Да нет, отчего же, — пожимает Маша худыми плечами и закуривает при этом сигарету, иностранную, разумеется, — где они их берут? — с удушливым сладковатым дымом. — Я сама вовлекла вас в этот разговор. А потом мне интересно. Я не баба в том смысле слова, о котором вы говорили.
— Все равно нелепо, какого черта, — капризничает Миша, — приехали к товарищу, оторвали его от дел, не возражай, не возражай, — предупреждает он мои протестующие жесты, — зачем, спрашивается? Чтобы развеяться, развлечь даму и отдохнуть в ее прелестном обществе. Заведи нам что-нибудь, старина, будь элегантным хозяином.
— Я весь вечер стараюсь, — говорю я, — но, очевидно, напрасно, музыки у меня нет.
— Неужели никакой?
— Совершенно.
— Без ножа зарезал! — всплескивает Миша руками. — Посмотрите, Маша, на этого современного холостяка. Разве ж это холостяцкая квартира, это келья в Чудовом монастыре, а не гарсоньера! Ты бы хоть знающих людей спросил, как ее оборудовать. Послушай меня, у тебя же каждая мелочь должна быть тонко продумана: зажигаешь торшер — звучит музыка, врубаешь магнитофон — вспыхивает интимное освещение. Пойми, полное взаимодействие деталей, и каждая работает на атмосферу, создает «амбьянс», как говорят французы. Гости падать должны — оставь надежду, всяк сюда входящий! А ты… хоть бы патефон завел.
— Хорошо, — я стараюсь говорить спокойно, — к следующему вашему визиту непременно заведу комбайн. В кредит возьму. А за консультации я уже благодарил.