Часа через полтора предчувствия оправдаются. С косогора нам откроется печальное зрелище отчаяния и безвыходности. По всему склону и там и сям стоят грузовики — МАЗы, ГАЗы, ЗИЛы, потрепанные, побитые за годы степного беспросветного бездорожья, но также и вполне новые, еще хранящие в своем облике печать неутраченной индустриальной мощи, колхозные, совхозные, геологические, потребсоюзовские, — положение их одинаково нелепо. На дне долины или лога, в самой ее низине, после снегопадов и дождей образовалось болото, чавкающая, непролазная трясина. Те лихие головы, которые пытались ее форсировать, кукуют теперь в кабинах своих грузовиков, завалившихся набок, задравших зад или перед, застывших обессиленно и безнадежно, словно корабли, потерпевшие крушение. Теперь вся надежда на трактор, буде он отыщется в этих местах. Водители машин сбились в кучу, лица у них обветренные, красные, щетинистые, мятые от неудобного спанья в кабинах, с воспаленными глазами. Почти у каждого в кузове, накрытый брезентом, громоздится срочный груз, позарез необходимый на месте назначения, ожидаемый, как манна небесная, почти каждый по нескольку дней не был дома, намучился, наломался, науродовался в дороге, прорываясь сквозь снег, дождь и распутицу, а тут еще эта проклятая низина. Саша выйдет из «Москвича», который в неоглядной и непроезжей степи кажется ошеломляюще смехотворным, словно фарфоровая чашка на липком столе алейской вонючей чайной.
— Как жизнь, мастера? Загораем? — спросит Саша с подначкой вроде бы, однако ничуть не обидно.
— Да загорели уж, — ответят ему грузовые шоферы, — теперь твоя очередь. Чем не пляж, ложись давай кверху задом.
— Нет, мастера, — не обидится Саша, — загорать южнее будем. Поближе к урюку. А сейчас мне ехать надо, у меня вон корреспондент доходит, очень нервный товарищ.
Я не успею даже возмутиться этой вероломной провокацией, как пожилой дяденька, один-единственный предусмотрительно одетый в ямщицкий долгополый тулуп, заметит иронически:
— А ты его скаты заставь подкачать, от нервов помогает.
Тут уж действительно ничего другого не остается, я с остервенением стану вытягивать и вжимать тугой поршень насоса, я взопрею от стараний и от долгожданного чувства причастности к шоферскому суровому делу, мое ревностное усердие окажется выше любых насмешек. К тому же в этот момент на той стороне лога появится трактор. Тракторист, не заглушая мотора, выпрыгнет из кабины, размотает с докторской оперативной деловитостью спасательный трос, каждым своим экономным движением вселяя надежду в исстрадавшиеся водительские души, а в последний момент, постукивая концом троса по голенищам незапачканных резиновых сапог, приглашающе осведомится: