Темные годы Первой мировой вдохновили Черчилля еще на одно хобби — масляную живопись. Леди Гвендолин[101] однажды увидела похожего на кипящий чайник деверя и предложила ему для снятия стресса кисти и краски своего сына. В небольшой книге Painting As a Pastime («Живопись как времяпрепровождение») Черчилль красноречиво говорил о том, что новые сферы деятельности включают другие части нашего разума и тела, чем освобождают перегруженные. «Культивирование хобби и новых форм интересов — политика первостепенной важности для общественного деятеля, — писал он. — Чтобы быть по-настоящему счастливым и благополучным, нужно иметь как минимум два или три увлечения, и все они должны быть настоящими».
Черчилль не был особенно хорошим художником (профессионалы часто подправляли и его кирпичную кладку), но один взгляд на его картины показывает, насколько автор наслаждался работой. Это ощущается по мазкам. «Просто рисовать — это здорово, — говорил он. — На краски приятно смотреть, и их приятно выдавливать». Один известный художник посоветовал Черчиллю никогда не колебаться перед холстом (другими словами, не думать слишком много), и он принял совет. Его никогда не пугала и не обескураживала нехватка собственных умений (только этим можно объяснить мышь, которую он добавил на бесценное полотно Рубенса, висевшее в одной из резиденций премьер-министра).
Живопись была для Черчилля воплощением радости. Отдыхом, а не работой.
Как и все хорошие хобби, живопись учила исполнителя присутствовать. «Это возвышенное чувство наблюдения Природы, — писал политик, — одно из главных наслаждений, которые появились у меня благодаря попыткам рисовать». Сорок лет он был поглощен работой и амбициями, но из-за живописи его взгляды и восприятие существенно обострились. Вынужденный замедлиться, чтобы поставить мольберт, смешать краски и ждать, пока они высохнут, он начинал видеть то, что ранее мог упустить.
Это было умение, которое он тщательно взращивал, — повышать информированность разума с помощью физических занятий. Черчилль шел в музей, где изучал картины, а через день пытался воспроизвести их по памяти. Или пробовал запечатлеть по памяти же пейзаж. (Это было похоже на привычку читать стихи вслух.) «Живопись бросала вызов его интеллекту, взывала к его чувству красоты и пропорций, высвобождала творческие устремления и умиротворяла его», — заметила его давняя подруга Вайолет Картер. Она также вспоминала: это было единственным, что Черчилль делал молча.
Дочь Мэри отмечала, что рисование и ручной труд для отца «были великолепным противоядием от токсинов, выделяемых депрессивными элементами его натуры». Черчилль был счастлив, поскольку вместо головы заставлял работать тело.