Бонапарт переименовал Цизальпинскую республику в Итальянскую, тем самым дав понять Европе, что он намеревается расширить свои итальянские владения. В намерениях этих не было ровно ничего мирного, и тем не менее они не помешали подписанию Амьенского договора: так сильно Европа и даже сама Англия жаждали прекращения войны. В день, когда английский посланник г-н Джексон>249 получил условия этого договора, я была у него в гостях. Он читал договор всем, кто обедал у него в тот день; каждая из статей вызывала у меня неизъяснимое изумление. Англия уступала все свои завоевания; она отдавала Мальту, о которой генерал Дезе сказал, что, не найдись в крепости предатель, отворивший французам ворота, они ни за что бы туда не вошли.>250 Она уступала всё и совершенно безвозмездно державе, которую постоянно побеждала в морских сражениях. Такой удивительный плод принесло желание мира, охватившее всю Европу!>251 А у человека, который чудом получил подобные преимущества, не достало даже терпения подождать несколько лет и попытаться поставить французский флот вровень с английским! Едва ли не на следующий день после подписания Амьенского мирного договора Наполеон решением Сената присоединил к Франции Пьемонт,>252 а весь год, в течение которого этот договор оставался в силе,>253 ежедневно издавались прокламации, извещавшие о намерении его разорвать. Причины такого поведения угадать нетрудно. Бонапарт желал ошеломить французов, чередуя неожиданные примирения с войнами, убеждавшими граждан в его незаменимости. Он был убежден, что, о какой бы сфере ни шла речь, узурпировать власть легче всего в грозу. Тогда, весной 1802 года, газеты, получившие задание воспевать радости мирной жизни, писали: «Мы вступаем в эпоху, когда политика перестает иметь какое-либо значение». В самом деле, пожелай Бонапарт, он мог бы даровать испуганной и разоренной Европе двадцать лет мирной жизни.
Бонапарт почтил своим посещением Сенат;>254 сенаторы решили, что он намерен вместе с ними участвовать в заседании как консул Республики. Десять старейших членов этого собрания встретили его у основания лестницы. Бонапарт, однако, явился в Сенат в окружении собственной гвардии, а возвратившись в Тюильри, отозвался с презрением о недоумках, которые могли подумать, будто такой человек, как он, поставит себя на одну доску с какими-то судейскими. Он презирает гражданских чиновников не столько как солдат, сколько как деспот, которому всё, связанное с законами, внушает настоящий ужас.
В это же самое время он совершил поступок, значительно приблизивший его к трону, — заключил Конкордат с папой. Неоднократно в присутствии множества людей он признавался в абсолютном отсутствии у него религиозных чувств.