Часы показывали десять сорок пять.
— Оба куска у меня с собой в моем портфеле, — сказал я. — Сейчас я их принесу…
— Извини, Мартин, — вдруг вмешалась моя мать.
Все испуганно обернулись к ней. Я испугался сам, хотя и знал, что это произойдет.
— Время без четверти одиннадцать, — продолжала она. — Мне очень жаль, но я панически боюсь свечей. А ровно в одиннадцать электричество отключают. К сожалению, на сегодня разговор придется закончить.
— Но, мама… — начал я. — Это очень важно. Мы будем осторожны…
— Фру Бакке, — поддержал меня Карл Юрген, видно было, что он в отчаянии оттого, что разговор прервали, — я гарантирую, что все мы будем соблюдать осторожность. Вон там на столе стоят два больших подсвечника с семью рожками…
— Эти подсвечники декоративные, — холодно возразила мать. — Я уже сказала, мне очень жаль, но этот дом мой. В комнате у каждого из вас на ночном столике лежит карманный фонарик. — Она встала. Остальные были вынуждены последовать ее примеру.
— Мартин, будь добр, потуши за нами свет. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — пробормотали все. И стали расходиться. Но у Карла Юргена вид был такой, словно его сейчас хватит апоплексический удар.
— И вы идите спать, инспектор Халл. Завтра с раннего утра вы можете продолжить разговор.
Мгновение он смотрел на нее, потом вдруг повернулся и ушел. Я делал вид, что его не замечаю.
Под конец ушла и мать. Она оказалась еще более талантливой актрисой, чем я предполагал.
Я слышал, как все по очереди поднялись по большой лестнице, находящейся в холле перед музыкальной гостиной. Одна за другой открылись и закрылись двери комнат. Потом все стихло. Было без десяти одиннадцать.
Я не стал гасить свет, я просто сел на первый попавшийся стул. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Сердце колотилось так, что стук, казалось, разносился по всему дому.
Десять минут показались мне вечностью. Мне нужно добыть доказательство, и сейчас я его получу. Я вдруг понял, что могу поплатиться за это жизнью.
Как только эта мысль пришла мне в голову, я успокоился. Наверно, так бывает на войне, подумал я. И вообще когда настает решительная минута. Ожидая ее, ты боишься, но она приходит, и страх улетучивается. И эта минута настала. Свет погас. Ощущение в буквальном смысле было такое, словно тебе на голову надели черный мешок. Нигде не пробивалось ни лучика света. Дом погрузился в полную темноту. К тому же мы были в деревне — в ночной ноябрьской тьме за окном не брезжило ни единого огонька. Я встал и пошел к лестнице. Я знал, где она находится, и все же по пути наткнулся на стул.