При этом специфически человеческое в человеке стоит на грани разрушения. Герберт Хубер из Государственного научно-исследовательского института школьной педагогики и образования в Мюнхене объяснял это так: «Честность состоит в том, чтобы не только смотреть на мир с точки зрения собственных интересов, но и видеть ценность, которую представляет собой другое или другой. Честный человек уважает своеобразие другого (будь то человек или вещь), а не только себя. При таком понимании честность – не что иное как стремление быть справедливым по отношению к тому, с кем ты имеешь дело. Аристотель говорил, что справедливость включает в себя все остальные добродетели. Справедливый учитывает не только собственные интересы, но и интересы другого. Все мы постоянно проявляем интерес к другим людям или вещам. Но часто лишь постольку, поскольку они могут быть нам полезны. В этом случае мы, собственно говоря, любим и уважаем не другого или другое, а лишь свою собственную выгоду. Августин называл это „amor concupiscentiae“ – любовью, обращенной исключительно на себя, т. е. эгоизмом. Прямой противоположностью этому является позиция, которую, например, занимают здоровые родители по отношению к своим детям. Они любят их не за пользу для себя, они, наоборот, рады, когда польза достается детям. Лейбниц называл это „amor benevolentiae“ – благожелательной любовью. Когда мы стоим на такой позиции, мы не хотим достижения блага для себя посредством другого. Гете называл эту позицию „благоговением“. Способность видеть в других людях и вещах нечто большее, не то, чем мы можем просто „попользоваться“, отличает нас от животных, замечающих лишь биологически полезное. Все остальное в окружающей действительности они не воспринимают, оно не имеет отношения к их миру…»>[15]
«Все остальное в окружающей действительности» не имеет отношения к миру животных, но оно имеет отношение к миру моей пациентки. И об этом «остальном» стоило с ней поговорить.
Мы остановились на том, что пациентка сказала: «Хотя, когда я об этом хорошенько задумываюсь, мне становится почти стыдно…» И это было хорошо. Ее здоровое ядро уже подавало свой голос.
– Пожалуйста, скажите мне откровенно, что в ваших фантазиях представляется вам как учительнице самым ужасным, что могло бы случиться с вами на работе, – попросила я ее.
Она немного помолчала.
– Пожалуй, – призналась она затем, – самое страшное для меня – это проявить профессиональную несостоятельность. Чтобы родители моих учеников показывали на меня пальцем, коллеги перешептывались у меня за спиной, и я в конце концов была бы вынуждена с позором оставить службу. Это было бы самое худшее.