– Чтобы воспитать в ней миролюбие, я должен был бы в любом случае сохранять свою индивидуальность, нравится она ей или не нравится. Если бы она стала меня критиковать, мне следовало бы мягко дать ей понять, что у каждой личности свой масштаб и свои предпочтения и что эта непохожесть не мешает прекрасно дополнять друг друга при условии уважительного отношения к ценностям другого. Пациент взглянул на меня, словно ученик, отвечающий учителю заданный урок. Но ведь он и вправду блестяще выполнил задание.
– Браво! К этому нечего прибавить. А теперь наберитесь мужества и реализуйте это на практике. Я вполне могла бы закончить нашу терапевтическую беседу словами из святой мессы: «Идите и водворите мир в ваших домах!»
В конце года я получила от пациента рождественскую открытку. После обычных пожеланий здоровья и счастья там стояло: «Наш брак выдержал испытание и приобрел новое качество.
С благодарностью…»
Несмотря на свой большой профессиональный опыт, я каждый раз поражаюсь точности интуитивного предзнания человека, дающего ему путеводную нить, которую он не мог бы обрести ни в результате логических рассуждений, ни под влиянием алогичных чувств. В приведенном примере рассудок мужчины говорил: «Во всем виновата жена». Его чувство говорило: «Смирись со злом, если не хочешь ее потерять». Но в сокровенной глубине своего духа он знал: «Все дело во мне, я должен изменить себя. Себя и свою покорность».
• • •
Насколько ярко предзнание может проявиться и образно выразить себя и без всякого терапевтического вмешательства, мы увидим из следующего примера.
Довольно продолжительное время я вела одну немолодую даму. Она мучилась отчаянным страхом перед будущим, и надо признать, что этот страх вырос не на пустом месте. Овдовев, она жила одна, страдала болезнью Паркинсона. Ее 90-летняя слабоумная мать находилась в пансионате для престарелых, и каждый раз, когда пациентка ее навещала, она с ужасом видела в болезненном состоянии матери, как в зеркале, свой собственный конец. В поликлинике, куда она регулярно ходила на консультации, предусмотренные для больных паркинсонизмом, она, глядя на людей, у которых болезнь зашла дальше, чем у нее, снова узнавала неизбежно ожидающие ее тремор и беспомощность. Это лишило ее остатков веры в возможность прожить еще хотя бы несколько отрадных, относительно счастливых лет. Страхи вибрировали в ней и проявлялись в форме лихорадочного беспокойства. Нередко она часами гоняла машину по улицам города, чтобы, сконцентрировавшись на уличном движении, отвлечься от своего отчаяния. А потом дома погружалась в тупое мрачное состояние, не подходила к телефону и никому не открывала дверь. Фазы двигательного возбуждения сменялись фазами депрессии, но в основе всегда лежал страх. В данном случае ответ на вопрос «почему» был очевиден. Вероятно, даже среди людей, у которых заболевание уже перешло в следующую стадию, не нашлось бы никого, кто захотел бы поменяться с ней местами. Возраст, болезнь и одиночество – невеселые спутники. Нам не нужно было ломать голову над «почему». Но нам нужно было точно ответить на вопрос «о чем». О чем она тревожилась в первую очередь? О сохранении своей физической подвижности? Своих умственных способностей? Своей квартиры? Что было бы для нее самым ужасным? Пациентка не могла сообщить ничего, что внесло бы хоть какую-то ясность, она и сама этого не знала. Но однажды все прояснилось для нее во сне. Опустившись на стул в моем кабинете, она сразу начала говорить о том, что ей приснилось. Она не досмотрела сон до конца, потому что ее разбудил будильник. И как ни странно, она очень об этом сожалела, хотя обычно не придавала снам никакого значения. Но это сновидение не выходило у нее из головы.