— Как врагу народа? Так вы клеймили своих оппонентов в недалеком прошлом? — Кубашов перевернул лист бумага и пододвинул его к директору. — Но прежде вы напишите объяснение: почему вы сорвали сессию сельского Совета, не дав автомашину, чтобы вывезти депутатов с участка «Обо»?
— Что я сорвал? — Жарченко склонил голову, издевательски приложив к уху ладонь.
Кубашов вспыхнул и, еле сдерживаясь, четко, по слогам произнес:
— Сессию сельского Совета.
— Сельского! — расхохотался директор. — Вы не туда приехали! Здесь же прииск. Рабочий поселок. Где вы тут нашли село?
— Перестаньте, наконец, паясничать! Вы же отлично знаете, что…
— Хватит! Знаю, что вы скажете: «По численности населения… то да се». Вы по сути скажите. Кто здесь живет? Рабочий класс или сельский работяга? Горняк или свекловод? Что ему, сельсовету, здесь, на прииске, делать?
— А вы короче: да здравствует Дальстрой!
— Да! Я не скрываю — мне нужен Дальстрой! Отсеките к чертям собачьим лагеря, хотя без них Колыма и поныне была бы белым пятном, и дьявол знает, как бы выглядела наша экономика без колымского золота. Но механизм хозяйственный, дальстроевский, оставьте. Вы пришли, создали область, хотя мы с пеной у рта возражали, и разрушили его. А что получила страна? Добыча золота сократилась наполовину. Случайно? Слепцы! Горное производство на Колыме может успешно действовать только тогда, когда все рычаги управления вот тут. — Жарченко сжал громадный кулак. — И никакого бюрократического болота: утром сказал — вечером уже сделано. А сегодня? Уполномоченные всех рангов косяками рыщут по полигонам, а вдогонку за ними курьеры циркуляры мешками волокут. Вот вам и весь сказ!
Кубашов вздрогнул, он уже слышал эту поговорку: да, Тарков! С его голоса, и такая же ярость! В памяти отчетливо мелькнул тот, случайный вроде бы, разговор с Тарковым в машине, когда Они возвращались из Магадана после памятного всем собрания пар-тайного актива. Почти всю дорогу оба подавленно молчали — еще не прошло потрясение, любая мысль вызывала острую боль в голове. «Паралич мысли!» — Кубашов вспомнил эту фразу, произнесенную кем-то сдавленным шепотом за спиной. Зал был погружен в могильную тишину, в которой голос первого секретаря обкома звучал неестественно спокойно, но смысл им произносимого не казался от этого менее оглушительным.
И только на подъезде к Усть-Омчугу, когда дорога серпантиной стала спускаться с последнего перевала в долину, Тарков что-то забормотал невнятно. Кубашов склонился над передним сиденьем, прислушался.
— Сталин! Сталин! Конечно, Сталин, — зло говорил первый секретарь. Он опустил боковое стекло и вытянул руку в сторону каменной стены, вокруг которой трасса делала крутой поворот. Острая грань ее четко рисовала профиль знакомого всему миру лица. — А ты знаешь, что это я поставил здесь заключенных высечь на Камне лик вождя! Как символ!