Впрочем, у нее был утешитель, — скворец.
Скворец сидел на крыше своего скворечника, поставленного на одном из деревянных столбов галереи, и пел ей разные песни.
Она убегала сюда, на эту галерею, когда ей становилось тяжело на сердце.
Она тут часто вспоминала со скворцом поле, реку перепелов и перепела-узника…
И Лилии самой часто казалось, что она тоже в роде узника у своей хозяйки…
Хозяйка была худая, высокая, с длинной морщинистой шеей, с желтым беззубым лицом, старая и ворчливая.
Ходила она всегда в черном платье, подпоясанном широким лакированным поясом с привешенными к нему на цепочке ножницами, и когда Лилия замечала в дверях мастерской ее фигуру, ей казалось, если в окна мастерской светило солнце, будто сразу в мастерской становилось серо, серо и скучно, как в пасмурный день…
Хозяйка спрашивала с учениц за всякую малость.
Когда она замечала какую-нибудь неисправность она поджимала свои тонкие бескровные губы, при чем на ее высоком выпуклом лбу собирались морщины, и, уставившись на провинившуюся маленькими с желтым отливом и желтыми жилками глазками, говорила всегда одно и то же:
— Что? Что это? Нет, милая, ты посмотри, что это! …
И взяв пальцами за край материи или ленты, чуть-чуть подергивала ленту или материю.
Зубов у нее не было больше половины, и от этого, а отчасти потому еще, что она тянула слова, голос ее был как шипение, и для непривычного уха сначала слышалось одно только это шипение:
— Шш… шш…
Ученицы и мастерицы звали ее змеей.
Но Лилия знала, что она не змея; настоящего-то змеиного в ней ничего не было, только веяло от нее всегда чем-то унылым и тоскливым.
А это для Лилии было хуже, чем змея.
Двор, где помещалась мастерская, был сплошь мощеный неровным мелким булыжником, необыкновенно грязный и тесный, с помойкой посредине.
На нем не было, как на других дворах, ни палисадника, ни деревца. Только около сараев, куда редко кто заходил, пробивалась кое-где между камнями тощая бледно-зеленая травка.
И травка эта казалась Лилии тоже как в неволе…
Она думала, что раньше на месте этого города был луг или поле, или лес, и ей часто становилось жалко этой травки, как друга, как родного… Ей казалось непонятным, за что люди мучат травку, и было досадно на серые камни…
Раз Лилия испортила какую-то работу.
Когда в мастерскую вошла хозяйка и подошла к ней, Лилия, едва хозяйка заговорила с ней, прикусила нижнюю губу и быстро, быстро замелькала веками.
Она сидела потупившись, не смея поднять на хозяйку глаз, а когда подняла их, то увидела хозяйку, как сквозь воду: на глаза у нее набежали слезы.