Я елозила всем телом по дереву, как тряпичная кукла, из которой просто вышибли дух.
Ошпаренная ужасом и болью, мечтая лишь о том, чтобы все это закончилось.
Это ведь должно закончится, — от девчонок, что шептались, я слышала, что это никогда не бывает долго.
Но на этого зверя законы природы, кажется, не распространялись.
Луна уже поднялась над головой, а он только двигался все яростнее.
Нет, это не закончится, — скорее я умру.
Наконец он глухо зарычал, и, вытащив из меня свой огромный агрегат, брызнул на живот и грудь горячей струей.
— Никакого от тебя удовольствия, — выдохнул он, рвано дыша и придавив меня грудью еще сильнее. Прикасаясь к моему лбу своим, пачкая меня своим потом, своим запахом, своим дыханием. — Хоть и сладкая и узкая… Научись делать так, чтобы с тобой мне было хорошо.
Тигр.
Вышел во двор, чувствуя, как внутри все раздирает от ярости. Кажется, даже кожа сейчас лопнет.
Сам не понял, как не разорвал девку, а ведь так легко, только дернуть сильнее ноги в разные стороны, — и все, ошметки, как ее поганое платье!
Сжал кулаки, чувствуя, как даже дыхание перестраивается, — становится таким же, как у собаки, готовой броситься и убивать, выгрызать глотку.
Блядь!
Быстрыми шагами пошел к дому, — нужно уйти и успокоиться, пока на самом деле не убил ее.
С грохотом захлопнул за собой дверь.
— Блядь, — ревом на весь дом, и кулаком по стене, — до крови.
Никогда не думал, что способен на такую херню, от себя не ожидал, но все демоны, что раздирали внутренности, сейчас будто озверели и рвались наружу. Жаждали крови. Жестокой крови.
И сам будто ослеп от этой пелены красной перед глазами. Все человеческое разлетелось на ошметки. Весь контроль и самообладание. Все, на хрен, когда оказался в этом поганом клубе. Когда посмотрел в эти поганые глаза, прикидывающиеся самой невинностью.
Сам от себя не ожидал.
Кипел весь внутри, бурлил, но не думал, что так накроет, когда все начнется.
Все, чего хотел, — сжимать это кукольное личико и слушать, как под его пальцами дробятся ее скулы. Как захлебывается сука кровью, как извивается и захлебывается снова.
Если бы можно было убивать каждый день, воскрешать и убивать снова — так бы и сделал.
Но у сучки только одна жизнь, — и это не будет для нее так просто! Нет! Так легко она не отделается!
— Блядь! — и снова удар по стене, разбивающий штукатурку мелкими трещинами.
И самому — мерзко, отвратно до ужаса.
От себя, от нее, от блядства этого, что она творит, — и того, что полыхает ненавистью в нем сейчас. Всегда же умел сохранить ясную голову, — а ведь иначе не выжить, иначе захлестнет тебя, хуже, чем быка от красной тряпки, — и ошибешься, и любой неверный шаг будет ценою в жизнь. Твою или твоих людей, — кому, как не Тигру, знать об этом? Но ничего с собой не поделать сейчас, — разрывает ненависть изнутри. Ненависть, накопившаяся за многие годы. И ставшая черным мраком от этой многолетней выдержки. Мраком, который сейчас вырвался наружу.