Боже! Ну, — о чем? О чем я должна была думать, и в чем это чудовище меня обвиняет?
Я заскулила, но, поймав его угрожающий взгляд, снова закусила губу.
И в этот момент он резким толчком ворвался вовнутрь.
Боже!
Обожгло так, как будто меня действительно просто разодрали изнутри. В глазах потемнело, от невозможной боли тут же окатило ледяным потом.
Он застыл, — наверное, любуясь той невыносимой мукой, которая читалась на моем лице, — ведь, наверное, только ради того, чтобы увидеть ее, он все это и делал. Но почему тогда в его глазах вдруг на какое-то мгновение утихла ярость и появилось какое-то… изумление?
Снова схватил мои скулы и так пристально заглянул в глаза, как будто собирался еще и взглядом проникнуть в мои внутренности, как и членом. Как будто мог увидеть там что-то, кроме обжигающих слез.
— Это ни хера не значит, — пробормотал, кажется, не очень уверенно, и, наверное, сам для себя.
— Ты что, — при этом всем дерьме сама собиралась оставаться чистенькой? — и расхохотался. Так жутко, что, скорее, именно этот смех, а не свист пуль будет теперь звучать в моих ушах целую вечность. Вечность, которой у меня, увы, не будет.
— Какая же ты сука, — выхрипел, начав резко двигаться во мне. — Еще хуже, чем я предполагал!
А меня, кажется, разрывало на части.
В тот момент, когда он остановился, замер, казалось, ничего хуже уже быть не может, — боль была адской, будто раскурочивает там все изнутри.
Но, стоило ему начать толчки — жадные, сильные, жесткие, — и я поняла, что то было только началом. Меня как будто перемалывало в фарш, а ему было совершенно наплевать.
И капля пота, стекающая по его виску.
Рваное, тоже какое-то злое, яростное дыхание…
Вот что теперь станет моим самым жутким кошмаром, от которого не спасет и забытье…
С каждой секундой его глаза снова превращались в глаза разъяренного зверя.
И толчки внутри меня, разрывая, опаляя болью, становились все яростнее.
Как будто бы он не похоть свою ненормальную удовлетворяет об меня, а действительно убивает, — и убивает с наслаждением, каким-то странным, маниакальным, запредельным.
Я мечтала о том, чтобы потерять наконец сознание, — но, увы, природа, и та — не сжалилась надо мной.
Хотелось закрыть глаза, — но страх перед новой болью, перед которой он, как я уже поняла, не остановится, не давал мне этого сделать.
Даже криков не было, — какой-то булькающий вой от жуткой боли поднялся было из глубины, но погас в горле, стоило лишь его глазам предостерегающе полыхнуть яростью в который раз.
Он начал долбить меня собой, как сумасшедший, подхватив под ягодицы так, что, наверное, содрал кожу.