— Я… Не знаю, — впивается руками в волосы. — Не знаю… Нужно?
— Нужно, Света.
— Только… Если ты будешь рядом.
Киваю и выхожу позвать Алю.
Что мне с ней делать? Если бы я знал сейчас ответ на этот вопрос. Может, — просто отправить домой, когда оклемается? Вот так — просто? Приставить к ней кого-то, а дальше уже решать, когда на связь с папашей своим выйдет?
Опасливо смотрит на Алю и ее помощников. Как загнанный зверек. Просит, чтобы я сел рядом, — и я сажусь, почти касаясь ее. С трудом успокаивается и перестает их боятся.
— Я сейчас уйду, пусть тебя осмотрят, хорошо? А потом переедешь в другую комнату. Там намного светлее. И тебе, наверное, будет удобнее.
Судорожно делает вдох, но все-таки кивает, соглашаясь.
— Только… Можно я здесь останусь? Здесь не страшно. Тут все тобой пахнет. Ты сильный. Ты добрый. Ты меня защитишь…
Блядь! И глаза эти, снова полные отчаяния!
— Оставайся, — мягко отцепляю ее руку от своей футболки под шокированным взглядом Али. Ну, да. Добрый. Кажется, так меня еще в жизни никто не называл. Нелепо даже как-то.
Долго как-то Алька не выходит, — больше часа.
И я психую, брожу по коридору возле комнаты.
Глаза эти ее передо мной стоят, душу выедают, — хотя, какая у меня на хрен душа, откуда бы ей взяться?
Только вот, была бы прожженной сукой, — не сорвало бы ее так.
Или играет? Нужно как-то же выживать, чтоб самой в живых теперь остаться? Притворяется девчонка?
Хер знает, — на то, чтобы так притворяться, нужно очень большим талантом обладать, тут одна на миллион сможет. Да и я привык чуять каждую грань эмоций.
Но мы, детдомовские, — взрослеем очень рано, — другие за всю жизнь до этого не дорастут, к чему мы в пятнадцать можем доразвиваться. Страстная тяга выжить, — она такая, — звериная, все остальное на другие планы уже отходит. И мы умеем выживать, любой ценой, — это уже в крови выжжено и прошито. Намертво.
Страх… Паника?
Может, — за себя просто настолько боится? Понимает, что из этой воды уже целой выйти не получится. При любом раскладе они в ней — настоящие.
Но с каких херов эта вот блажь, что я — добрый и защищать ее буду? Тактику себе такую выдумала, пока лихорадку разыгрывала? Увидела меня другим, — таким, каким я сам себя давно не видел и каким уже давно похоронил, — и решила, что сыграть на этом можно?
Только, блядь, почему внутри все колошматит, когда думаю, что на самом деле психику мог ей сорвать?
Поддался, блядь, какой-то слабости, — то ли от воспоминаний, то ли от личика этого ее…
Не понимаю, — и от того психую еще больше.
— Ну? — проходит вечность, когда Алька наконец выходит.