— А… посмотреть можно?
— Держи… — пожал плечами. — Только на фиг тебе? Ты же ни бельмеса!..
В телеграмме (подлинной, со штампами и печатями, грязными росчерками) стояло: «Уважаемый Афанасий Яковлевич с прискорбием уведомляем вас померли Рита и Вася а также матушка Сесилия Валериановна после долгого смертного кашля оный признали желудочным недостатком недостаточностью лекарства втуне так что волею божию…»
Поднял глаза.
— Это для отвода, что ли?
— Фома неверующий, читай, что надо, и не психуй.
На втором листке все было понятно. «Племянник посла Мирбаха, завербованный наш агент, уведомил, что правительство кайзера согласно на обмен: император, наследник, императрица — это главное, она немецкая принцесса, а также княжны немецкой крови…»
Посмотрел на Кудлякова.
— Они же… русские? И царь? Только она одна немка, нет?
Кудляков усмехнулся и покровительственно похлопал по плечу:
— Мы — члены интернационала, нам нация — по х… Но они все — немцы чистейшей воды. В жилах царя нет ни капли русской крови. Да разве в этом дело?
— А чего мы тогда Войкова и этого… Шаю?.. несем по палубе голыми?
— Ты читай… — помрачнел Кудляков. — Читай. А то неровен час…
«… могут быть приняты в обмен на устранение экономических параграфов так называемого «Брестского мира». Вы должны спешить, потому что в Германии вызревает подобное российскому шайсе…»
— Это по-ихнему дерьмо, — объяснил Кудляков. — Теперь о не менее главном: Бухарин и Дзержинский поддержат выступление левых эсеров в Москве, оно готовится полным ходом. Сигнал — ликвидация Мирбаха ответтоварищем из Чека. Если это пройдет — мы станем хозяевами положения. Если же нет…
— Нас всех перевешают на реях… — убито пошутил Ильюхин.
— А если нет… — Кудляков замолчал и коснулся рукой напрестольного креста. — Вот, видит бог, есть у Феликса один человек, и в случае чего Ленин и трех часов не проживет… — И заметив, как поменялся в лице собеседник, выдавил кривую усмешку: — А ты как думал? Политика — это грязная игра, в игре же, как сказал поэт, — приличий нет. Все. Разошлись.
Улицы были темны, Ильюхин все время спотыкался, хотя, кажется, и ни в одном глазу, и скользкая мыслишка сверлила мозги, будто жук-точильщик: «А ты не заигрался ли, матросик… Мать твою так».
Утром, стараясь не привлекать внимание охраны ДОНа (впрочем, чего грешить? — ребята считали ворон и обсуждали скользкую перспективу пайка), осмотрел забор сада снаружи и изнутри. Впечатление сложилось весьма определенное, и решение пришло мгновенно: Авдееву ближайшей ночью надобно будет чем-нибудь караул отвлечь, и тогда, может быть, удастся выпилить кусок этого чертова забора. Но как? А так, чтобы секция осталась на своем месте и ни малейших подозрений при осмотре, пусть и поверхностном, не вызвала. Что для этого нужно? Две хорошо разведенных и тщательно заточенных пилы, машинное масло — чтобы пилы во время работы не шумели и четыре человека: сменяя друг друга, они все распилят быстро, аккуратно — Юровский носа не подточит. Кто будет пилить — это яснее ясного: он, Ильюхин, Кудляков и господа офицеры — Баскаков и Острожский. Так, все ясно, можно уходить, но вдруг Ильюхин непостижимым образом задумался о неисповедимых путях революции и войны. В самом деле: Баскаков и Острожский — лютые враги. А вот поди ж ты, сотрудничают, как родные. Или мы с Кудляковым и Авдеевым… Мы ведь революционеры, а пытаемся спасти злейших врагов революции. Как же так? И вдруг почувствовал недоумение и даже разочарование. Что же, людьми, получается, движут не убеждения или там преданность идеалам, а чистой воды интерес, сиюминутная выгода? Ну, положим, она, эта выгода, не такая уж и сиюминутная. Спасти сотни тысяч людей от голодной смерти — дело благородное. Но ведь привык, давно уже привык полагать, что цена за конечный результат будет заплачена страшная. Не все доживут.